Свое время - [2]

— Что с личиком будем делать? — спросил мастер, разглядывая в зеркале несчастную Ликину физиономию.

— Я хотела «смоки-айз», — вспыхнув, пробубнила та.

— Глаза надо подчеркнуть, — согласился мастер.

— Но не слишком, — вмешалась мама. — Ничего вызывающего, только естественный макияж. У нее розовое платье, какие тут «смоки-айз»…

Дома, запершись в ванной, Лика яростно расчесала жесткие от лака букли и в знак протеста нарисовала на веках жирные черные стрелки. Но мама оказалась права — платье не принимало ни стрелок, ни распущенных волос, ему было безразлично, что этот вечер должен стать для Лики особенным, если не сказать судьбоносным. Оно затмевало все, как безобразное розовое облако, и, глядя на себя в зеркало, Лика едва удерживалась от слез.

На вручении аттестатов она сидела в углу, пряча пылающее лицо. Хуже не придумаешь! Все выпускницы выглядят, как картинки из модного журнала, одна она похожа на свиноматку! Даже Лиана спрятала пышные телеса под черным шелковым платьем и изумительной красоты шалью из золотых кружев.

— Нравится? — спрашивала она, кружась перед Ликой. — Фамильная, бабушка дала. И это тоже. — В блестящих черных волосах сверкнула золотая роза.

Лика кивала, едва справляясь с приступом острой зависти.

— Ты чего, Ликунечка? — тормошила ее Лиана. — Улыбнись, Гоголев на тебя смотрит.

Гоголев… Первый красавец в классе, спортсмен и певец, а теперь еще обладатель золотой медали. Сияющий, загорелый, с высоким ежиком светло-русых волос и кривоватой ухмылкой, от которой Ликино сердце неизменно ухало вниз. Вот уже два года он был предметом ее ночных и дневных грез, и сегодня вечером Лика наконец-то собиралась ему открыться.

— У тебя все получится! — кричала ей в ухо Лиана, пока опьяневшие от долгожданной свободы и шампанского выпускники сотрясали актовый зал под грохот музыкальной установки. — Он так на тебя смотрит… Главное, будь смелее!

Лика кивала, но знала — это чертово платье не даст ей сделать и шагу навстречу своему счастью.

— Ты как? — спросил Шустрик. — Может, сбегать за водой?

— Не надо. — Лика потерла влажный лоб, устало откинувшись на скамейку.

Шустрик вытащил из кармана сигаретную пачку и щелкнул зажигалкой. Голубой дымок лениво пополз вверх, застревая в пыльных листьях сирени.

— Ты все куришь, из-за этого и расти перестал, — сердито сказала Лика, делая движение, будто хотела вырвать у него сигарету. — Если не бросишь, так и останешься коротышкой.

— Зато не квашу в три горла, как некоторые.

— Ничего подобного! Я, между прочим, вовсе не…

— Да я не про тебя. С тобой вообще все ясно… Вот Мишаня — метр девяносто, а через пару лет печень посадит, точно.

— Слушай, это он вчера по пляжу в одних трусах бегал и орал: «Ура, бухло!»? — усмехнулась Лика.

— Ага, — Шустрик затушил сигарету. — А за ним — его мать со штанами в руках. Все уговаривала одеться, а он ни в какую.

— Так это Мишаня водку притащил?

— Сто пудов, он. Только не водку, а бодягу какую-то, спирт разведенный. Как только не потравил всех…

— Ой, не говори… — Лика потерла сведенное горло.

Шустрик вытянул ноги и заиграл носками кроссовок, поглядывая из стороны в сторону, словно любопытный воробей.

Облако, похожее на клочок ваты, закрыло солнце. Шустрик услышал, как Лика облегченно вздохнула. Ему тоже стало легче. В солнечном свете все было слишком ярким, все резало глаз: белесая земля под ногами, листва старых тополей, оранжевая горка и синие качели на детской площадке. Но самым ярким пятном было бледное Ликино лицо с темными потеками вокруг глаз — куда бы Шустрик ни смотрел, его взгляд, будто притянутый магнитом, все время возвращался к ней…

Они знали друг друга с ранних лет, ходили в одни ясли, потом в детский сад, а в школе до седьмого класса сидели за одной партой. Шустрик не мог припомнить ни одного дня без Лики — в его жизни она была чем-то естественным и неизменным, как родители или как небо над головой. В первые школьные годы он почти каждое утро являлся к ней под балкон и тянул: «Лика-а-а» до тех пор, пока не выходила она, пухлощекая девочка с короткими толстыми косичками и не по-детски серьезным лицом. Шустрик брал ее за руку, и они вместе шли через дворы в школу. В дни, когда этого не случалось, Шустрик чувствовал себя потерянным.

Впрочем, у них и без того было много времени друг для друга. Вместе они лазали по крышам гаражей: Лика приносила туда своих кукол и устраивала чаепитие с пластмассовыми формочками вместо чашек, а Шустрик стоял на часах с палкой наперевес, чтобы враг из соседнего двора не смог подобраться к ним незамеченным. Вместе ходили в бассейн, а зимой — на каток: Лика плавала, как рыба, а на коньках совсем не держалась, и Шустрик возил ее за собой на деревянной клюшке. Вместе делали уроки: Лике легко давалась математика, всякие там уравнения и задачки она щелкала, как семечки, а Шустрику больше нравилась литература, и он в охотку писал сочинения за них обоих.

Ему казалось, что так будет всегда. Их совместное будущее не вызывало у него сомнений. В пятом классе он написал на Ликином пенале «Я тебя люблю», и она восприняла это, как само собой разумеющееся. Кто бы тогда сказал, что через год все разладится? И почему? Шустрик до сих пор не мог этого понять. Почему они вдруг разругались? Раньше ведь тоже случались ссоры, но потом очень легко было мирились. А теперь Лика подолгу дулась на него неизвестно, за что, а он, не чувствуя себя виноватым, в отместку старался раздразнить ее еще больше. К восьмому классу все изменилось. Шустрик стал ходить в качалку, у него появилась своя компания. А Лика подружилась с Лианой Саакянц, толстой суетливой армянкой, в голове у которой были одни мальчишки, — и, по мнению Шустрика, очень от этого поглупела.