Своё и чужое: дневник современника - [35]

17 мая. Синявская сетует, что 5 выступлений в месяц для певца тяжелы, артист должен восстанавливать силы. Может быть и так, но я сравниваю с учительским трудом: каждый день 4-5 уроков, не считая мелких, выматывающих забот классного руководителя — всё из-за куска хлеба, не более. Труд учителя проклят и обесценен всеми, начиная с государства.

27 мая. Саввина в постановке ефремовского МХАТа. Был спектакль, но не было театра как зрелища высокого и отрадного. Играла сильно и темпераментно в скучной, вялой и вязкой пьесе в унылых традициях русского реализма. Как начали умиляться с «Ревизора» — надо же, как в жизни! — так и до сих пор не остановимся. Потому и смотрят взахлёб мексиканские сериалы, что там отталкивание от обыденщины, там вступают в действие законы искусства, а не отражения. Актеров жаль за правдоподобие. А какой великолепный обломный ливень поздним вечером! Водяные столбы плясали в светло-серой мгле, вскипающие потоки на асфальте и гигантские молнии. Стоял полчаса под навесом, смотрел, слушал, вдыхал, переливался в бушующую стихию. А ещё — белый пир берёз, переходящий в зелёное ликованье.

28 мая. Возвращение Солженицына подается как национальное событие, усиленно лепят нового Толстого, да и он, судя по манерам, принимает навязываемую роль. Преимущество перед Толстым неоспоримое — пострадал. Только пустые это хлопоты, времена пророков и мессий миновали, а взваливать совесть нации на одного несправедливо при таком обилии российских мучеников в XX веке. Вряд ли и читать его будут так широко и повседневно, как читают для наслаждения Тургенева или Толстого. Именно он наиболее полно объяснил и высветил послеоктябрьскую бездну, поглотившую народ, и в этом качестве место его в истории прочно и незыблемо. А будет ли царь слушать поэта, обязанного быть недовольным? И как ни смешны, наивны попытки существенно повлиять на внутреннее состояние России, да будет Бог ему в помощь.

29 мая. Подслушанный в электричке спор о русском человеке: может или не может он без страха, расстрелов и лагерей? Непреклонный вывод фронтовика: без жестокости не победили бы, и теперь не выстоим Тотчас вспомнил последний роман Астафьева «Прокляты и убиты», весь пропитанный духом жестокости к собственному народу и острой болью за муки братьев-солдатиков. Бросили на погибель, прикрылись миллионами, чтобы потом прогарцевать на белом коне и похвалиться полководческим искусством. На уроках десятки лет перечисляли мнимые причины, а они все в одном слове – жертвенность.

31 мая. Факт, достойный войти в летопись современной России. За неявку в суд оштрафованы: министр Ерин на 30 рублей, четверо крестьян на 14 тысяч рублей каждый /РГ, 31 05/. Это называется — на пути к правовому государству.

5 июня. Полный разрыв, вспышка её и моей сжигающей ненависти. Два человека не могут пойти навстречу, а что же говорить об обществе? Умом понимаю, как надо, но столько накопилось обид, что ум отступает.

12 июня. Когда же мне было легче: когда пасынок бродяжничал и крал или теперь, когда он в детдоме и с ним моя часть? Тот случай, когда отрезанная боль не успокаивает, а оставляет пустоту: столько в него вложено сил физических и душевных. Он доволен своим новым положением: беззаботностью, обильной пищей и явным превосходством над остальными. Приехал домой и разрыдался. Зачем всё было и есть? Никто не ответит, а если и ответит, то успокоительной пустой выдумкой, затверженной со времён Адама.

28 июня. Всех охватило обманчивое чувство лёгкости, когда сверху объявили прежнюю веру ложной и разрешили ни во что не верить, просто жить. Весь умственный интерес публики сосредоточен на рыночных и криминальных фактах,

порождающих волну за волной слухи, домыслы, злословие. И живут, действительно, просто, ни в чём себя не стесняя. Надуманное беспокойство насчёт отсутствия новой

государственной идеологии и предложения слегка подправленных «единой, неделимой» и «православия, самодержавия». Как будто и не существует великой русской философии, которая только и занималась вопросами «Чем жив человек? На чем стоит государство?» Некому привести в систему, дать народу в форме непререкаемых постулатов и изо дня в день укоренять в сознание, как делают это протестантские проповедники через мощный пропагандистский аппарат, и ведь подтягивают общество. Вместо этого растерянность и беспечность.

1 июля. Бесподобная деталь в рассказе проститутки: во время работы она машинально и незаметно для клиента посматривает на часы, стоящие в ногах, чтобы не просрочить отведённые на сеанс 15 минут.

4 июля. Внимательно прочитал Лермонтова. Душа, насмерть раненная глухим и бессердечным миром. У него не было детства, уже в 14 лет он убит «жизни тяготеньем», в 16 предчувствует страшный конец и вздох облегчения у окружающих. Ранние стихи написаны словно 40-летним, отрок ясно различал вещи, к которым мы подходим после десятилетий утрат, ошибок и прозрений. А причины его несчастья? Думаю, тут формула одна, несходство — непонимание — одиночество — страдания — обреченность. Если у обычных людей подобное выражается слабо, то жизнь гения вся в резких изломах и грозовых вспышках. Он сознательно отвергает компромисс с обществом и властью, что безуспешно пытался сделать Пушкин. Его пророк уже не обходит моря и земли, а бежит навсегда в пустыню. Он не нужен людям, и люди для него невыносимы. Стал бы Лермонтов другим, терпимым и снисходительным? Уверен, что нет, с таким настроем, мировосприятием жить невозможно, и поэт не хотел жить, как все, ушёл непокорным. Восхищаться тут нечем, а можно изумляться мерой постижения и неприятия земных устоев. Всё мы видим, понимаем и — подстраиваемся.