Свободу медведям - [65]

К несчастью, итальянские усташи заручились поддержкой некоторых синдикатов, вложивших свои деньги в Гидо Маджикомо и его широко разрекламированный «Велосетте». Когда в газете поместили результаты пари, то оказалось, что команда «NSU» англичанина Фредди Харрела и немца Клауса Ворфера отхватила большой куш. Но, как выяснилось, все ставки были сделаны неким таинственным механиком, Готтлибом Ватом. Не кто иной, как Ват, забрал себе все деньги.

Но это произошло в 1930 году, и если усташи намеревались доложить об этом преступлении нацистскому руководству Вата, то немцам было на это плевать. Готтлиб Ват был выдающимся командиром дивизиона разведчиков мотоциклетного соединения «Балканы-4».

Это соединение не считалось столь уж значительным в данный момент. Немцы пришли к выводу, что разведчики-мотоциклисты не годятся для участия в югославской кампании. В сербских горах они представляли собой легкую добычу, поскольку четники прятались и нападали из укрытия, их трудно было заметить. А держать соединение в Словеньградце не имело особого смыла. Ни в Словении, ни в Хорватии настоящей войны не велось — была лишь необременительная оккупация, а для полицейской работы имелись куда более удобные средства передвижения, чем мотоциклы.

На улицах тихих городков крутые мотоциклисты Готтлиба выглядели как-то нелепо.

Разумеется, усташи замышляли против Готтлиба кое-что посерьезней, чем обыкновенная месть за сорванный когда-то куш. Они решили, что было бы неплохо поймать этого кудесника на каком-нибудь новом преступлении, которое можно было бы выдать за антигерманское. Они уже нашли кое-какой компромат. И хотя у Готтлиба Вата не было друга, у него была женщина — сербка, считавшаяся в Словеньградце политически неблагонадежной. Так что Готтлиб Ват — это можно было бы доказать — относился к своей германской крови довольно легкомысленно. На самом деле ему глубоко было плевать на всю эту войну.

Итак, поиски улик против Готтлиба Вата начались, и мой отец взялся штудировать памятку мотоциклиста на кухонном столе семейства Сливница. Вратно выучил имена гонщиков и даты гонок; Вратно разобрался в калибрах и устройстве поршня и оценил значимость коэффициента сжатия; Вратно научился отличать модель с боковым клапаном от двухцилиндровой модели с наддувом, как объемом 350, так и 500 кубических сантиметров. До этого мой отец никогда не ездил на мотоцикле, поэтому братья Сливница помогали ему как могли.

Широкий, как шкаф, Тодор становился на все четыре конечности, и мой отец взбирался ему на спину. Тодор выставлял локти вместо руля, имитируя повороты. Бьело выкрикивал команды.

— Крутой поворот направо, — командовал Бьело.

— Запоминай задницей, — поучал Тодор. — Не двигай локтями, ты не должен крутить рулем, руль для того, чтобы держаться. Ты должен наклонять мотоцикл — мои бедра и голову. Теперь наклони меня чуть вправо.

— Крутой поворот налево, — произнес Бьело, наблюдая, как мой отец осторожно накреняется влево с широкой спины, его колени съехали вниз.

— А вот этого не надо, — сказал Тодор. — Ты должен завестись, Вратно, мой мальчик. Давай, пришпорь меня как следует коленями.

А Баба хихикнула:

— Я хочу быть мотоциклом. Дайте и мне.

— Тодор — отличный мотоцикл, — заявил старший, Бьело; глаз у него был наметан на мотоциклы как надо. Когда-то он украл итальянский «Нортон» за границей, в Тревизо — это еще до того, как он стал ответственным за всю семью, — и с ветерком прокатился через горы обратно в Югославию, пересекая границу в тех местах, где не было пропускных пунктов, то есть он пересекал ее там, где не было дорог. Но он так торопился добраться вместе с мотоциклом до родимых пенатов, что, разогнавшись по настоящей дороге, прямиком въехал в реку Сава в предместьях Бледа. Он выбрался из нее мокрый, но дико счастливый, зная, что, будь у него шанс, он повторил бы все снова, после этого проделал весь путь до Словеньградца. Так он говорил.

По крайней мере, Бьело был хорошим учителем для моего отца. Мой отец разъезжал верхом на Тодоре Сливнице под критическим взглядом Бьело по нескольку часов каждый вечер. Рядом стояла Баба, предлагающая свою широкую спину вместо Тодора, и Юлька, которая утверждала, будто может зажать коленями бензобак или грудную клетку брата куда крепче, чем Вратно.

Мой отец, разъезжая часами по ночной кухне, виделся со своей застенчивой Дабринкой всего пару раз. Она разливала вино, она подавала кофе, она сносила щипки своих сестер и ни разу не осмелилась поднять глаза на отца.

Однажды, при крутом повороте влево, мой отец улыбнулся ей; он был готов ждать вечность, чтобы поймать ее взгляд. И тогда Тодор повернул голову, затылок которой обычно служил фарой и измерительными приборами, и резко сбросил моего отца на крутом повороте.

— Ты должен как следует запомнить, Вратно, — произнес он, низко склонившись над тем местом, где сидел мой отец. — Я думаю, для этого тебе лучше иметь дело со взрослыми дамами! — рявкнул он. — Тебе не следует для этого покидать наш дом, но тебе также не следует нарываться на неприятности в поисках этого! — И Тодор, изображая пальцами, толстыми, как садовый секатор, ножницы, пощелкал ими перед пахом моего отца.