Свободный и раб - [8]

Неужели он должен будет сам беспокоиться о еде? Неужели придется самому варить себе кашу и печь хлеб? Но как это делается? Он представил себе, как рабыни мелют зерно. Это происходило у него на глазах, он видел это каждый день, но никогда по-настоящему не присматривался. Знал, что зерна размалывают и отруби отсеивают, но сам ни разу не пробовал это делать. И, конечно, он знал, что, когда пекут хлеб, муку смешивают с водой, но сколько нужно муки и сколько воды?

Это была работа для рабов или для женщин. Чтобы он сам стал… Ну уж нет! Пусть этим занимается Угль. Да, но если Угль откажется, как он отказался отдать ему оружие? И потом, откуда взять зерно? Оно же сгорело вместе с домами.

У Арна вдруг защипало в глазах, он готов был зареветь. От страха и от злости. И от сознания своего бессилия.

Кстати, куда девался Угль? Уж не сбежал ли? Случалось, что рабы пытались бежать, но чаще всего их ловили. Если не тот, кому они принадлежат, так кто-нибудь другой непременно поймает. Раба ведь сразу видно: он и ходит иначе, и одет по-другому, гораздо хуже свободного человека. И волосы у рабов по большей части темные, а то и совсем черные, потому что их привозят с юга, а там все такие.

Нет, Арн не верил, что Угль мог сбежать. Он ведь только что срубил дерево. Зачем ему это понадобилось, неизвестно, но не будет же человек рубить дерево, если он собирается бежать. Небось пошел на берег. Может, опять к лодочному сараю. Он ведь говорит, что там нашел копье и топор. И, скорее всего, так оно и есть. Топор-то уж точно именно такой, каким пользуются при постройке корабля. Арн сразу увидел, что это тесло. И зря он тогда затеял этот разговор с Углем. Держал бы язык за зубами, не произошло бы стычки между ними. Но очень уж непривычно видеть раба с оружием. И потом, ему было досадно, что не он вспомнил про лодочный сарай.

Арн встал и побрел к фьорду, посмотреть, где там Угль. Нужно ведь заставить его соорудить какое-никакое жилье до того, как стемнеет и станет холодно.

Они встретились в лесу. Угль тащил топор и шесть березовых жердей. Ни один из них не произнес ни слова, но Арн остановился, пропустил Угля и поплелся следом за ним.

Возле четырех дубков Угль бросил жерди на землю. Не выпуская из рук топора, он сел и, отдуваясь, вытер потное лицо. Потом стащил с себя рубаху. Она пропотела насквозь, и он закинул ее на ветку, посушиться. Сейчас-то в рубахе не было никакой надобности, зато ночью в ней будет в самый раз. Угль бросил беглый взгляд на Арна. Тот, как убежал прошлой ночью из дома, так и ходил нагишом. Он наверняка обрадуется хорошему куску парусины, в который можно закутаться ночью, но только придется ему это заслужить.

Передохнув, Угль встал и поднял березовую жердь. На уровне чуть выше своей головы он уложил ее между двумя дубами так, чтобы она держалась на их сучьях. Получилось немножко криво, но это неважно — крышу все равно надо будет делать покатой, чтобы дождевая вода сбегала по ней на землю, а не просачивалась внутрь, заливая хижину. Убедившись, что жердь держится более или менее прочно, Угль взял топор и отправился к разведенному Арном костру. Обрывки каната, которые он еще утром кинул Арну, так там и валялись — Арн не понял, что они могут пригодиться. Угль аккуратно их все собрал и подбросил в костер несколько поленьев. На обратном пути он успел рассучить канат на тонкие и довольно длинные веревки. Можно бы, конечно, разорвать на полоски парус, но парусина пригодится им для другого. И Угль принялся накрепко привязывать березовую жердь к дубам.

Арн сидел и смотрел, как Угль одну за другой прилаживал между двумя дубками три березовые жерди: первую — на уровне головы, вторую — совсем низко, у самой земли, и, наконец, третью — в промежутке между ними. При этом он постоянно следил, чтобы топор был у него под рукой. Покончив с жердями, он взял топор и пошел в лес, но на этот раз в противоположную фьорду сторону, где рос орешник. Ему нужны были длинные, ровные и гибкие прутья орешника. Много-много таких прутьев.

Арну довольно трудно было усидеть на месте, наблюдая за Углем. У него руки чесались поработать вместе с ним. Но это было противно всему, чему его учили. Работать должны рабы. Нельзя трудиться наравне с рабами, это унижает достоинство свободного человека.

Но строить хижину так увлекательно! Пожалуй, Арн даже завидовал Углю. Лучше бы вместо Угля спасся еще один сын свободного — все было бы проще, они могли бы работать вместе. Правда, тогда у него не было бы раба…

В душе Арна царило смятение. Мальчишеская страсть строить шалаши и извечная человеческая потребность создавать себе надежные убежища боролись в нем со всем тем, что он привык считать нормальным и правильным. Эта происходившая в Арне внутренняя борьба была отражением борьбы господ с рабами. Всегдашней борьбы права и власти со здравым смыслом.

В конце гонцов Арн придумал, как ему быть.

Когда Угль некоторое время спустя вернулся с полной охапкой прутьев орешника, возле будущей хижины горел небольшой костерок. Земля вокруг него была расчищена — освобождена от травы и хвороста, чтобы огонь не расползался, — а рядом лежало несколько обуглившихся бревен. Прекрасное топливо, во всяком случае совсем сухое.