Свободных мест нет - [2]

Исчезла и общежитская воспитательница: ухаживал долго за ней, а потом в жены взять изволил лысенький, близкий к пенсионному возрасту. Но и тем та была счастлива и послала куда подальше все театры и вернисажи.

Были старожилы, прожившие по двенадцать-пятнадцать лет на одном месте, на одной койке. И уже безо всяких перспектив.

Была дородная Тамара, часто выходившая на кухню курить, – она здесь больше десяти лет. Почему комнату не дают? Дают, она сама не хочет. А что комната? Будешь там один сидеть – подохнешь. Тут хоть народ, поговорить есть с кем, весело. Привыкла.

Была Зина – тихая и будто раз и навсегда чем-то напуганная. Она бесшумно, как тень, скользила по коридору, а когда с ней здоровались, вздрагивала и торопливо отвечала.

Была Людка Медянкина. Той палец в рот не клади – откусит, но и она не смогла найти себя здесь: за семь лет работы накопила деньжат, купила швейную и стиральную машины, телевизор, холодильник, кое-что из тряпок, отправила всё домой и собиралась следом сама.

Была тощая и потрепанная Светка – далеко за тридцатник, но неунывающая, юркая. Появилась в общаге без году неделя, но уже со всеми перезнакомилась, в каждую комнату входила, как в свою.

Случались события.

У кого-то всё белье с веревки сняли; разъяренная потерпевшая с представительницами Совета общежития прочесывали комнаты и рылись в чужих чемоданах. Другая ночью вошла на кухню и застала на месте преступления чревоугодницу, уплетающую ее ветчину из общего холодильника.

Кто-то в комнате устроил драку.

Однажды на пятом этаже отравилась цианистым калием девчонка из гальванического цеха. Она ждала ребенка: через несколько дней должна была состояться свадьба. Накануне пришел жених, принес два чемодана, ничего толком не объяснив. На следующий день явилась милиция за чемоданами: они оказались ворованными. Жениха взяли. Потом на койку, где нашли мертвую невесту с пустым флаконом, долго никого не могли поселить.

И стало страшно Наде, что и ее засосать может эта трясина, и еще острее почувствовала она свою неприкаянность, и еще больше возникло в ней желание бежать отсюда. Но что могла она сделать? Только верить, неистребимо верить, что улыбнется ей ее счастье. Верить в чудо, в свой счастливый случай. И вот ради этого-то случая висело у нее в шкафу дорогое импортное платье, и туфли на высоком каблуке в тумбочке лежали, завернутые в белую бумагу.

Не заладилось что-то в Надиной жизни. А казалось, что начало обещало: ведь было таким хорошим. Теперь будто поселились в ее доме чужие люди и по кусочкам стали отнимать ее дом, пока не отняли совсем. И тускнеть стала понемногу Надина жизнь, блекнуть то сияющее будущее, которое казалось прежде таким обязательным.

Впрочем, кого могла она обвинять? Каждый устраивался как мог, находил зацепку, лазейку из этой жизни. Для большинства это было – замужество.

Надя сама не понимала, почему ей не везло с ребятами? Не уродина, вроде, всё на месте, не хуже других. Вон Машка из семнадцатой комнаты – страшная, как атомная война, а такого парня отхватила! Теперь с двойней сидит, в отдельной квартире живет.

Был у Нади один, встречались несколько раз. Только приходил он к ней всегда навеселе, вином несло. Спровадила. А теперь думает: может, нужно было на него повлиять, может, исправила бы? Но вспоминала, как гоготал он, показывая черные зубы, как был развязен до пошлости, как несло перегаром… Нет, не нужно ей такого.

Опостылело всё вдруг: работа, общежитие. Работа была тяжелой, грязной. В цехе – одни бабы, мужики только начальники. Сунулась перевестись в другой цех – не отпускают: самим рабочие нужны. И домой, в общежитие, возвращаться тоже не хотелось: потому что дома не было.

Раздражать всё стало – любые мелочи, чужое присутствие рядом. Толком не выспаться, не отдохнуть. Жизнь на виду у всех; всё общее, общее…

Мучительнее всего было в праздники: деваться некуда. Людке хорошо: у нее здесь родственники, она к ним уезжает, иногда даже с ночевкой. У Верки где-то на пятом этаже своя компания. А к Таньке вечно этот долговязый Сашка является. Надоел, спасу нет. И нет, чтобы тоже уйти куда-нибудь (мало ли куда вдвоем пойти можно!) – в комнате торчат. Танька готовит что-нибудь вкусное, сидят едят, лясы точат, будто вокруг них нет больше никого. На Надю ноль внимания, как на пустое место. Обнимаются, даже целуются, когда выпьют. Надя тазом греметь начнет, дверью хлопать. Наконец, не выдерживала, уходила.

Бродила по городу, в кино сходит, пообедает где-нибудь, в кафе-мороженое зайдет, – так выходной или праздник и пройдет. Порой, чтобы хоть как-то отметить этот день, Надя покупала свой любимый кофейный тортик и долго ела одна, пока тот не зачерствеет.

Любой праздник можно перегулять на улице. Любой. Кроме Нового года.

Еще задолго до Нового года Надя верила в то свое единственное чудо: а вдруг за это время… Но праздник неумолимо приближался, чуда не случалось. И от страха у Нади холодело в животе.

В общежитии во многих комнатах Новый год встречали шумно – так же, как когда-то Надина комната. На кухню было не войти, в душ очередь. Надежде вся эта кутерьма напоминала ее некогда счастливую жизнь, и она чувствовала себя еще неприкаяннее.