Свободная охота - [78]

Голос у капитана сделался хриплым, подчинённые охрипли, теперь мотор целит туда же. Забивая моторный хрип, Терехов снова дал очередь – звук выстрелов был сильнее звука мотора. Как и вообще звук войны. Что может быть громче и хуже звуков войны?

Вовремя дал очередь Терехов. Из темени камней вытаяли люди, человек двенадцать – разом, словно бы в недобром сне, с автоматами. У двоих были гранатомёты. Терехов понял, что это группа прорыва, перед которой поставили простое задание: сломать глотку тем, кто сидит в бронетранспортёре, и ринуться вдогон колонне.

– Черта два, колонну вы не догоните! – выбил изо рта хрип капитан, снова приложился к пулемёту – сейчас было важно, кто кого опередит, он эту тёмную группу или она его, Терехову не страшны были автоматы – «калашниковы» китайского производства, даже если они будут прошивать броню, словно прелую фанеру – страшны были гранатомёты. – Не догоните! – прохрипел Терехов, просекая темень пулями. Душманы вновь нырнули вниз, куда-то под землю – растворились, будто их и не было. Так они могут растворяться только в кяризах – подземных колодцах, соединенных друг с другом ходами-норами. Но откуда здесь, в горах, кяризы? Действительно, нехороший сон. Ефремков с грохотом въехал в проём, резко затормозил и тут же перевёл рычаг скорости на задний ход. Бронетранспортёр застыл.

То, что увидел Терехов, поразило его. С гор, с крутых скосов, по ложбинам и каменным выбоинам скатывались люди, они текли, словно вода, буквально со всех сторон, их было так много, что Терехов, находясь в бронетранспортёре, невольно пригнулся – почувствовал, будто находится на открытом незащищённом месте. Теперь до конца стало понятно, что поджидало колонну в этом проёме. По документам все эти люди объединены двумя простыми словами: «крупное бандформирование».

С нескольких сторон по бронетранспортёру ударили из автоматов.

– Кучеренко, огонь! – Терехов закашлялся, ощутил, что боль, которую оставили вдавившиеся в тело монеты, не проходит а наоборот, становится сильнее, пот выедает глаза и ноздри, на щеках начала оседать соль. Дал очередь из пулемёта. Предупредил водителя. – Ты, Ефремков, слева смотри… Как бы те, что под землю заползли, не вылезли. – Снова дал очередь.

Такого количества душманов Терехову ещё не приходилось встречать. Да и не похожи они на тех отпетых средневековых бандитов, которых привыкли изображать журналисты: тёмен-де человек, привык на колье кишки наматывать, оружие у него зверское, старое – английские «буры». Давно такой душман канул в прошлое. Нынешних душманов готовят, как «коммандос» – «на выживание».

– Товарищ капитан, слева люди! – предупредил Ефремков.

– Прикрой!

Стрельба этих людей, даже если они будут бить из длинноствольных убоистых буров, не страшна, страшна граната, взорвавшаяся под бортом. Терехов дал ещё очередь и скосил глаза на Ефремкова – как он? Ефремков держал ноги на педалях – в любую минуту, если припечёт, готов был дать задний ход, просунулся автоматным стволом в узенькое своё оконце и охнул задавленно – от брони отскочила сплющенная пуля, содрала Ефремкову кожу на виске, с простудным клекотом, словно большой жук, прошла около Тереховской головы и шлёпнулась на железное дно бронетранспортёра. Заскакала, будто блоха, которая попала на горячее. Висок Ефремкова мгновенно сделался коричневым, каким-то запеченным, как всякий ушиб-синяк, из коричневы брызнула кровь. Ефремков стал медленно валиться назад и капитан, испугавшись за водителя, оторвался от пулемёта, потянулся, чтобы поддержать Ефремкова, но тот сам справился с собою – ожог хоть и был сильным, но не смертельным, приложился к автомату и нажал на спусковой крючок.

В просторном бронетранспортёре сделалось тесно от грохота. Резкий, крапивно-острекающий дым выедал ноздри, выколачивал из груди кашель.

Когда из бронетранспортёра бьют три ствола, бронетранспортёр делается практически неприступным – каменный проход очистился. Будто в нём и не было душманов.

– Давай назад, Ефремков, – капитан поперхнулся собственным хрипом, отёр кулаком слёзы.

Ефремков отпустил педали и бронетранспортёр, громыхая колёсами, скользящими на потных от жары камнях, покатил назад, в укрытие. Терехов выдернул из кармана индпакет, запрессованный в плотную прорезиненную ткань, не глядя, разодрал и недовольно прижался к спинке сидения – разодрал не тот индпакет. В этом пакете имелись клок ваты и клейкая нашлепка, чтобы можно было прижать вату к телу, – обычная затычка для сквозной раны, чтобы потерпевшего до госпиталя можно было довезти, – бинта не было. А Ефремкову нужен был бинт.

Терехов выругался и бросил раскромсанный пакет под ноги. Бронетранспортёр дёрнулся в последний раз, упёрся задними колёсами в валуны и остановился.

– Передышка, – проговорил Кучеренко, обмахнул рукою лицо – он хотел стереть пороховую грязь, но не стёр, а только размазал, понял, что выглядит смешно и улыбнулся. Улыбка у него была открытой, доверчивой, крупные ровные зубы поблескивали чисто, и Терехов ощутил нежность к этому человеку – всё ему предстояло разделить с этими ребятами, всё на троих, поровну, в том числе жизнь и смерть. И сами они – Ефремков и Кучеренко – тоже должны были поделить самих себя на три части.