Свободная любовь - [50]

– Вы это проделываете?

– Стараемся. Еще когда мы набирали курс, который теперь есть «Мастерская Петра Фоменко», Евгений Борисович Каменькович сказал, что у нас общество взаимного восхищения. Это нужно на первом этапе. Что бы они ни делали. Я помню первые зачеты, когда мы сидим, хохочем, Фоменко, Каменькович, Владимир Владимирович Иванов, ребята слышат наш смех, нашу реакцию. Это нужно. А не то, что пробивается сквозь скептицизм: ну что там они интересного покажут, чем будут нас удивлять… Я слышу иногда рассуждения людей на телевидении, как они мечтают о команде, о любви – а на самом деле это расходится с практикой. Многие педагоги вообще считают, что вовсе не надо привыкать к студентам, так уж сильно к ним привязываться…

– А вы привязались?

– Да, но я никогда бы не рискнул ходить по кабинетам, если бы ребята сами не приняли решение быть вместе. Они сами решили, а я долго думал, взвешивал, тянул до последнего. Говорю: если вы хотите – давайте, но имейте представление о том, что вас ждет. Что мне? Я человек уже опытный, много работал в театре, и предложений много, и если бы я отказался работать с ними – оставался мой нормальный режим. А для них – они сами не понимали, во что входят.

– Вы их пугали?

– Пугать их не надо было. Они сами все видели. Они видели, сколько талантливых людей выходят из ГИТИСа и где они все пропадают. Им просто хотелось быть вместе. Мы играли спектакль – они менялись, росли. К ним приходили кинорежиссеры, предлагали роли. Не в сериале, а в кино. Мы не препятствовали. Мы говорили: ребята, это общее дело, если вас буду узнавать, если вы обогатитесь в работе с такими режиссерами, как Александр Рогожкин или Алексей Учитель, – все на пользу.

– А кто уже узнаваем?

– Оля Калашникова снялась в «Штрафбате», мне кажется, дебют вполне достойный. Тем более что Николай Николаевич Досталь пришел, когда были форс-мажорные обстоятельства, попросил, и мы ее отпустили на пару недель… Мы очень много работали и работаем. Одно дело – находиться под шапкой «Мастерская Петра Фоменко», где мы были столько лет вместе и возникла репутация. А тут мастерская другого человека. Ну, фамилия режиссера на слуху. Но ребятам приходилось самим доказывать, что они могут. Важно, что у нас появилось очень много друзей. Очень много людей, которые хотели, чтобы это сохранилось. Главным было, чтобы не закружилась голова. Хотя их не надо было предупреждать, потому что они сами все понимали.

Ансамбль солистов

– Стало быть, новый театр…

– Я не называл это театром. Мы называли это студией. Для меня театр – во многом производство. Механизм.

Штатное расписание. А студийность – это то, о чем говорил Вахтангов: школа-студия-театр. Это когда ты уже не студент, но еще не артист, когда театр в твоей жизни ценнее, чем что-либо. Это немножко летучий момент, он быстро уходит. Но без него жить в театре невозможно. Потом люди это вспоминают и этим живут. Эти воспоминания дают энергию, силу выдержать жизни прессинг. Школа-студия-театр – это школа великая. Просто она сегодня нивелируется. Ее нет. Студии заглохли. Мы обедняем сам театральный процесс. Мы думаем, что сразу возникнет что-то гениальное, на века, и это переменит наше мировоззрение! Но так же не бывает. Новый воздух должен быть, а зритель найдется, и он находится. На наши спектакли – «Мальчики», «Мариенбад» – люди записывались и записываются, на них нельзя попасть… Студия – это внутреннее состояние. Внутреннее самочувствие. Душевное состояние. Когда Лев Абрамович Додин приходил к нам на «Мальчиков» со своим артистами, у нас состоялось очень интересная беседа. Он сказал: ребята, когда вы попадаете в разные театральные организмы, вы можете пенять на кого угодно, говорить, что вам не повезло в жизни, что режиссер не видит вас в той или иной роли, партнеры недостаточно к вам внимательны, а тут у вас одинаковые стартовые возможности, если что-то не получится, причина в вас, а это так трудно – признать причину в себе. По-моему, гениально сказал. Мы играли «Мальчиков» на фестивале «Радуга» в Петербурге на площадке у Додина, и когда мы пришли – мы пришли в дом. И на гримерных столиках нашли записки с добрыми напутствиями, и ребята, когда уходили, тоже им написали. Мне всегда интересно входить в дом театральный. Или – создавать свой театральный дом. Театры должны возникать. И – страшное слово – не умирать, нет, но исчерпываться. Когда наша студия переросла в театр, и мы все это почувствовали – я сказал: слава Богу. Потому что думать с самого начала, что вот мы сформируем некую труппу… сразу становилось не по себе. Каждый артист, который сложился, имеет право на судьбоносную роль. А эти ребята могли работать в ансамбле солистов: я понимаю, что я сегодня играю и веду действие, а ребята мне помогают, а завтра он будет вести действие, и я буду ему помогать, играя даже небольшую роль. Но это долго не могло продержаться. Понятно, что завтра будут семьи, начнут рождаться дети, театр не сможет быть для них самым главным делом на свете, главным останется личная жизнь, семья…

– А для вас?

– Я человек, живущий чуть в другом измерении. Для меня театр… может, это звучит красиво, но это правда… театр стал смыслом жизни. Ну, так случилось. Иногда я думаю, может, не стоило в это так сильно входить, может, стоило заняться своим бытом, личной жизнью… Театр ведь стал сейчас просто профессией, и это правильно. Но для меня он по-прежнему остается смыслом жизни. Я с утра до вечера занимаюсь этим. Я не могу не прийти на свой вечерний спектакль во МХАТ или Малый. Если не прихожу – для меня ЧП. Даже если мне тяжело смотреть, я устал – я сижу за кулисами и слушаю, как идет спектакль, как он чувствуется. Если постановка моего ученика – я не могу не позвонить, не прибежать. Мне всегда интересно, что происходит в других институтах, театрах, какие выходят книги. Иногда, конечно, возникает мысль: а может, не надо, может, надо просто жить, просто радоваться…