Свободная - [17]

– И что же это?

Анджела открывает глаза, и ее радужки вспыхивают золотом.

– Наш – это седьмой, – говорит она.

Ладно.

– И что же это означает?

Ее лицо вытягивается, будто она ожидала, что я расскажу это ей.

– Ну, я знаю лишь, что число семь самое весомое из всех чисел.

– Потому что в неделе семь дней?

– Да, – с невозмутимым видом отвечает она. – В неделе семь дней. В музыке – семь нот. В спектре – семь цветов.

Она явно одержима этим числом. Что неудивительно, это же Анджела.

– Ха. И в твоем видении тоже оказалось число семь, – шучу я, потому что не могу престать думать об «Улице Сезам», где в каждом эпизоде рассказывали о новой букве или цифре.

– Клара! Я серьезно, – возмущается она. – Семь – число совершенствования и божественного завершения. Это число Бога.

– Число Бога, – повторяю я. – Но что тогда означает: «Наш – это седьмой»?

– Не знаю, – нахмурившись, признается она. – Я подумала, что это может указывать на какой-то предмет. Или, возможно, встречу. Но… – Она хватает меня за руку. – Пойдем.

Анджела тащит меня через двор по тому же маршруту, по которому я бежала сюда, вплоть до галереи арок с несколькими статуями из темного камня – копиями скульптурной группы Родена «Граждане Кале». Она изображает шесть мужчин с веревками на шеях. Я не дружу с историей и уж точно не знаю, куда они идут, но впереди их явно ждет смерть, поэтому у меня всегда вызывало беспокойство и тревогу, что они стоят посреди шумного кампуса Стэнфорда. На мой взгляд, слишком депрессивно.

– Они есть в моем видении, – говорит Анджела, уводя меня от «Граждан», пока мы не оказываемся наверху лестницы, лицом к парку Стэнфорд-Овал, окруженному Палм-драйв – длинной улицей, засаженной гигантскими пальмами, которая ведет к воротам в университет.

Солнце клонится к горизонту. Студенты в шортах, футболках, солнцезащитных очках и шлепанцах кидают друг другу фрисби в парке. А кто-то разлегся под деревьями и наблюдает за происходящим. Воздух наполняют пение птиц и скрип велосипедов. По дороге едет машина, к крыше которой привязана доска для серфинга.

«Вот такой октябрь в Калифорнии», – думаю я.

– Это происходит здесь. – Анджела останавливается и топает ногой. – Именно здесь.

Я опускаю глаза.

– Прямо на этом месте?

Она кивает.

– Я прихожу с той стороны. – Она машет рукой влево. – А затем поднимаюсь по этим пяти маленьким ступеням. И кто-то ждет меня прямо здесь.

– Человек в сером костюме, – вспоминаю я ее рассказы о видениях.

– Да, а я скажу ему: «Наш – это седьмой».

– Ты знаешь, кто это?

Анджела раздраженно вздыхает, словно я своим вопросом, на который она не знает ответа, разрушила ее образ всезнайки.

– Он выглядит знакомым, но сложно что-то сказать, потому что в видениях он всегда стоит ко мне спиной. И я никогда не видела его лица.

– Как знакомо.

Я вспоминаю те дни, когда получала свои первые видения с лесным пожаром и мальчиком, наблюдающим за ним. Их содержание и тот факт, что мне не удавалось разглядеть, как он выглядит, ужасно давили на меня. И лишь через несколько месяцев я видела лицо Кристиана.

– Уверена, я скоро это выясню, – говорит она, словно это не так уж и важно. – Но это происходит прямо здесь. На этом самом месте.

– Невероятно, – бормочу я, зная, что Анджела ждет от меня именно этих слов.

Она кивает, на ее лице мелькает беспокойство, отчего подруга прикусывает губу и вздыхает.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Прямо здесь, – вздрогнув, продолжает она, словно это место обладает какими-то магическими свойствами.

– Прямо здесь, – послушно повторяю я.

– Наш – это седьмой, – шепчет она.

На обратном пути в «Робл» мы срезаем путь через сад скульптур «Папуа – Новая Гвинея». Среди высоких деревьев размещены десятки деревянных столбов и больших каменных глыб с искусной резьбой, характерной для этой страны. Мой взгляд падает на деревянную скульптуру «Мыслителя» – с задумчивым видом сидящего на корточках человека, который обхватывает голову руками. А на его макушку уселся большой черный ворон. Когда мы приближаемся, он поворачивает голову в мою сторону и каркает.

Я останавливаюсь.

– Что случилось? – спрашивает Анджела.

– Эта птица, – смутившись, говорю я, потому что понимаю, как глупо это прозвучит. – Я вижу ее уже в четвертый раз с тех пор, как попала сюда. Кажется, она меня преследует.

Подруга оглядывается через плечо на ворона.

– С чего ты взяла, что это та же самая птица? – спрашивает она. – В кампусе много птиц, Клара. И они все ведут себя странно при нашем приближении. Пора бы уже привыкнуть к этому.

– Не знаю. Наверное, просто ощущаю это.

Ее глаза расширяются.

«Ты думаешь, Семъйяза отыскал тебя здесь?» – мысленно спрашивает она, невольно пугая меня.

Я уже и забыла, что она тоже умеет мысленно общаться.

«Ты чувствуешь скорбь?» – добавляет она.

И теперь я ощущаю себя еще более глупой, потому что даже не подумала о том, что не испытываю скорби. А ведь она – неотъемлемая спутница Семъйязы. Уставившись на птицу, я открываю двери своего разума и жду, когда меня затопит печаль с привкусом отчаяния. Но еще до того, как мне удается что-то уловить, птица издает насмешливый крик и улетает прочь.

Мы с Анджелой провожаем ее взглядами.