Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - [77]

Здесь нет единого ответа, но есть много наводящей информации. Кое–какая из этой информации имеет узко политический характер. Блэр унаследовал пакет реформ от своего предшественника, и, разумеется, эти реформы были ему не по нраву. Зачем разбрасываться властью, если вы внезапно обзавелись ею в таком количестве? Уверенное доминирование в парламенте, подтвержденное в 1997 и 2001 годах, придало премьер–министру и его окружению спеси, которая ведет к падению и которая в наибольшей мере проявилась в отношении войны в Ираке и во внутренней политике. Кроме спеси, лейбористы отличались неуверенностью в себе — менее заметной, но в равной степени разрушительной. В глубине души Блэр верил, что Британия — это консервативная страна, голосующая за консерваторов, и что он добился бы куда меньшего, если бы не потворствовал вкусам большинства, о которых ему рассказали специалисты по общественному мнению, а также некоторые газетные магнаты и издатели. Террористические атаки 11 сентября позволили Блэру проявить свои чувства, но вообще‑то его авторитарная эволюция началась раньше. Вместе с техническими достижениями, такими как сбор биометрических данных, это дало сильнодействующую смесь.

В 2007 году, когда Блэр покинул пост, он оставил своему преемнику «государство надзора» (surveillance state), не имеющее аналогов в демократическом мире. Парламент утвердил 45 уголовных законов (больше, чем за все предыдущее столетие), предусматривающих более 3 тысяч новых составов преступления, например восхваление терроризма и возбуждение религиозной ненависти. Таким образом, на каждый рабочий день парламента за время премьерства Блэра пришлось два состава. Полномочия полиции и спецслужб в сфере ареста и задержания оказались расширены. Всем государственным учреждениям были предоставлены особые права на сбор информации, а от граждан стали требовать предоставления беспрецедентных сведений. Что касается зарубежных дел, то правительство тайно договорилось о транспортировке террористов, подозреваемых правительством США, в секретные тюрьмы по всему миру и предоставило рейсам «чрезвычайной выдачи» право на приземление в аэропортах Великобритании. Предписания о надзоре (control orders) применяются к людям, которые вроде бы представляют угрозу безопасности, но которых, однако, правительство не может преследовать в судебном порядке: суды не принимают во внимание сведения, добытые путем прослушивания телефона или другими подобными способами. Предписания о пресечении антиобщественного поведения (anti‑social behaviour orders) применяются к людям, чьи действия не были сами по себе незаконными (например, посещение ими части города, объявленной для них запретной, или разговор с определенными людьми, которые считаются опасными). Стандарт доказательства в этих случая существенно ниже, чем при расследовании уголовного преступления. Правительство также попыталось вывести ряд категорий дел из юрисдикции суда присяжных, аргументируя это тем, что некоторые дела, например о крупном мошенничестве, слишком сложны для понимания обычных граждан.

Чем сильнее государство вмешивалось в жизнь граждан, тем труднее становилось убедить людей, что оно стремится сделать их жизнь безопаснее. Всякий раз, когда статистики отмечали рост преступности, в особенности рост насильственных преступлений, газеты позволяли себе паниковать. В тех же случаях, когда предлагаемые показатели преступности падали, газеты намекали на то, что министры фальсифицировали цифры. Тем не менее, хотя население и сомневалось в эффективности многих из перечисленных выше законов, результаты большинства опросов общественного мнения свидетельствовали о поддержке или молчаливом согласии с идеей не давать преступникам спуску (особенно тогда, когда людям не растолковывали смысл конкретных мер). Правозащитные группы, пытаясь обуздать чиновничье рвение, одержали всего одну–две примечательные победы — понимая при этом, что идут против общественного мнения.

Я никогда не отрицал важности роли государства в обеспечении на национальном или местном уровне справедливости в обществе или безопасности на улицах. Время, проведенное мной в континентальной Европе, заставило меня по достоинству оценить коммунитарный дух, характерный для ряда стран. Социальная ответственность Германии 8о–х годов выигрывает в сравнении со злонамеренной атмосферой Британии, о которой Маргарет Тэтчер как‑то высказалась, что‑де «нет такой вещи — общества». В середине 90–х годов, когда лейбористы готовились взять власть, я, подобно многим, приветствовал отход от эгоистического индивидуализма. Я считал тогда, что нет проблемы в том, что люди предоставляют государству больше сведений о себе. Будучи в Германии и Испании, я носил с собой удостоверение личности, и ни разу ни у меня, ни у моих друзей не возникло даже мысли о том, чтобы поставить этот порядок под сомнение. Но несколько лет жизни при Блэре и ряде министров внутренних дел с авторитарными наклонностями заставили меня изменить свое мнение.

Символом стремления правительства к контролю и произволу стали сразу несколько инцидентов. Одним из наиболее впечатляющих был арест мирных демонстрантов за чтение вслух имен британских солдат, убитых в Ираке, у Кенотафа на улице Уайтхолл. Причиной послужило их «вторжение» в зону Вестминстерского дворца, в которой демонстрации запрещены. Затем последовал арест 15–летнего подростка за использование слова «культ» в отношении Церкви саентологии во время демонстрации у лондонской штаб–квартиры этой организации. Позднее полиция публично предупредила, что «оскорбление» саентологии отныне будет считаться преступлением. Но самый чудовищный случай, за которым, помнится, я наблюдал в полнейшем изумлении, произошел в 2005 году на съезде Лейбористской партии. Тогда 82–летнего Уолтера Вольфганга скрутили и вытащили из зала за его выкрики: «Чепуха!» во время речи министра иностранных дел Джека Стро. Полиция оправдывала свои действия пресловутым пунктом закона «О предупреждении терроризма», который дает ей право проверять любого на территориях, признанных уязвимыми для террористических актов. Вольфганг, член коалиции «Остановите войну», бежал из нацистской Германии в 1937 году.