Свобода или смерть: трагикомическая фантазия - [9]

В них нет желанья с кем-нибудь бороться,

В них нет мечты кого-нибудь казнить.

Они не мстят, не злятся, не стращают,

Не обещают взять нас в оборот —

Они великодушно нам прощают

Все камни в их увядший огород.

Да, был грешок… Такое было время…

И Сталин виноват, чего уж там!..

Да, многих жаль… И жаль того еврея,

Который оказался Мандельштам…

Послушать их — и сам начнешь стыдиться

За слов своих и мыслей прежний сор:

Нельзя во всех грехах винить статиста,

Коль был еще и главный режиссер.

…Но вдруг в глазу, сощуренном нестрого,

Слезящемся прозрачной милотой,

Сверкнет зрачок, опасный как острога.

Осмысленный. Жестокий. Молодой.

И в воздухе пахнет козлом и серой,

И загустеет магмою озон,

И радуга над речкой станет серой,

Как серые шлагбаумы у зон.

Собьются в кучу женщины и дети.

Завоют псы. Осыплются сады.

И жизнь на миг замрет на белом свете

От острого предчувствия беды.

По всей Руси — от Лены и до Волги —

Прокатятся подземные толчки…

…Сидят на дачах старенькие ВОХРы

И щурятся на солнце сквозь очки…

1987

Анонимщикам

Пошла охота, знать, и на меня —

Все чаще анонимки получаю…

Я всем вам, братцы, оптом отвечаю,

Хотя и знаю ваши имена.

Какой опоены вы беленой,

Какой нуждой и страстью вы гонимы,

Сидящие в засаде анонимы,

Стократно рассекреченные мной?..

С какой «великой» целью вы в ладу,

Когда часами спорите в запале,

Попали вы в меня иль не попали,

И если да — когда ж я упаду?..

Но если даже я и упаду

И расколюсь на ржавые запчасти —

То чье я обеспечу этим счастье

И чью я унесу с собой беду?..

Вот снова пуля срезала листву

И пискнула над ухом, точно зуммер.

А я живу. Хвораю, но не умер.

Чуть реже улыбаюсь, но живу.

Но — чтобы вы утешились вполне

И от трудов чуток передохнули —

Спешу вам доложить, что ваши пули —

От первой до вчерашней — все во мне.

Не то чтоб вы вложили мало сил,

Не то чтоб в ваших пулях мало яда —

Нет, в этом смысле все идет как надо,

Но есть помеха — мать, жена и сын.

Разбуженные вашею пальбой,

Они стоят бессонно за плечами, —

Три ангела, три страха, три печали,

Готовые закрыть меня собой.

Я по врагам из пушек не луплю,

Не проявляюсь даже в укоризне,

Поскольку берегу остаток жизни

Для них троих — для тех, кого люблю.

И ненависти к вам я не таю —

Хоть вы о ней изрядно порадели! —

Вы не злодеи, вы — жрецы идеи,

Нисколько не похожей на мою.

А кто из нас был кролик, кто — питон,

Кто жил попыткой веры, кто — тщетою —

Все выяснится там, за той чертою,

Где все мы, братцы, встретимся потом…

1987

Михайловское

Поэты браконьерствуют в Михайловском,

Капканы расставляют и силки,

Чтоб изловить нехитрой той механикой

Витающие в воздухе стихи.

Но где ж они, бациллы вдохновенья,

Неужто не осталось ничего?

Пошарьте-ка в чернильнице у гения

Да загляните в шлепанцы его!..

Ищите же, спешите же, усердствуйте,

Дышите глубже, жители столиц,

Затем, чтоб каплю пушкинской эссенции

В своих разбойных легких растворить!

А впрочем, разглядим их в новом качестве,

Оставив обличительный трезвон:

Ей-богу, в их как будто бы чудачестве

Есть свой — весьма трагический — резон!

Всю жизнь они потели от усердия,

Хватая друг у друга черпаки,

А вот теперь им хочется бессмертия,

Щепотку ирреальной чепухи!..

Назначенные временно великими,

Они в душе измученной таят

Тоску по сверхтаинственной религии,

Религии по имени т а л а н т.

И хоть они публично почитаемы

За их, как говорится, трудодни, —

Они никем на свете не читаемы,

За исключеньем собственной родни.

И хоть у них, певцов родной истории,

Сияет финский кафель в нужниках, —

Им сроду не собрать аудитории

В родном дворе, не то что в Лужниках.

И хоть начальство выдало по смете им

От общих благ изрядную щепоть, —

Им вскоре стало ясно, что бессмертием

Заведует не Суслов, а Господь!..

Кто в этом виноват — судьба ли грешница,

Начальство ли иль собственный нефарт, —

Но им теперь во сне такое грезится —

В былое время хлопнул бы инфаркт:

Что все они в джинсовом ходят рубище,

И каждый весел, тощ и бородат,

Что их стихи — отважные до грубости —

Печатает один лишь самиздат,

Что нет у них призов и благодарностей,

Тем более — чинов и орденов,

И что они — не мафия бездарностей,

А каждый — одарен и одинок!

Поэты браконьерствуют в Михайловском —

И да простит лесничий им грехи!..

А в небесах неслышно усмехаются

Летучие и быстрые стихи!..

Они свистят над сонными опушками,

Далекие от суетной муры,

Когда-то окольцованные Пушкиным,

Не пойманные нами с той поры!..

1988

Кюхельбекер

Ему какой уж месяц нет письма,

А он меж тем не ленится и пишет.

Что сообщить?.. Здоровьем он не пышет,

И это огорчительно весьма.

Он занемог и кашлял целый год,

Хвала его тобольской дульцинее:

Он мог бы захворать еще сильнее,

Когда б не своевременный уход.

Но что он о себе да о себе,

Унылый пимен собственных болезней!

Куда важней спросить — да и полезней! —

Что слышно у собратьев по судьбе?

Как друг наш N.? Прощен ли за стихи?..

Он числился у нас в дантонах с детства!..

(N. поступил на службу в министерство,

Публично осудив свои грехи.)

Как буйный R.? Все так же рвется в бой?..

О, этого не сломит наказанье!

(R. служит губернатором в Казани,

Вполне довольный жизнью и собой.)

А как там К.? Все ходит под мечом?..

Мне помнится, он был на поселенье!..

(К. взят на службу в Третье отделенье

Простым филером, то бишь стукачом.)