Свобода - [14]

— Была бы честь предложена, — резюмирует Петя, булькая виски в быстро поднесенный Антониной стакан.

На улице я говорю Вере, чувствуя, что ее папа имеет в виду идти к нам домой говорить про фашизм:

— Пойду подышу. Скоро вернусь.

Почему я пошел на площадь Liberty?

Была совсем уже ночь. Я сел за пластиковый столик в вечно открытом кафе возле Рюмки и спросил порцию виски. И знаете, вдруг сфокусировалось в голове, что я ведь воплощаю нашу подростковую мечту — одетый в хорошие джинсы и мягкую кожаную куртку, сижу в ночном кафе, на центральной площади большого англоязычного города западной страны и стучу льдом в стакане виски. Радостно-то как. А сколькие не дожили.

Ночные люди сели со скуки за один длинный столик: несколько проституток, полицейский в форме, полицейский в штатском, парень с куку — явно торговец травой, рабочий-румын с бутылкой пива. Румын обнимал толстую проститутку, которая, облокотившись о стол, ела из пакета один за другим маленькие липкие пирожки с вареньем. Другая проститутка, высокая, худая, в очках, то и дело вскакивала и делала быстрый виток вокруг фонтана, говоря при этом по мобильнику. Потом хрипло затеяла спор с третьей проституткой, говорившей с русским акцентом: «Я знаю! Я работала за границей и знаю: любой человек может зайти в любую гостиницу!» Было видно, что для работников страстей это время — скучнейшая ночная смена, как для грузчиков на хлебозаводе, которым, пока не рассветет, нечего даже на часы смотреть.

Площадь была, в общем, освещена, следы нигерийских жертвоприношений, карнавала и пикников уже замыли, только в воздухе еще стояла едкая гарь.

Вдалеке, перед муниципалитетом, как игрушечный луноход, ползала подметалка с огромным ершиком. Вокруг Рюмки крутил вялые пируэты этот роликовый псих. Больше не было никого, и я издали услышал рокот еще одних коньков и сразу узнал в целенаправленно летящей к Рюмке черной фигуре своего сына Игоря. Анька-то, наверное, до сих пор не вернулась — зашла к Сухомлинским и уже сорок минут, опершись о косяк, прощается с зевающей хозяйкой — бойся гостя стоячего.

У Рюмки Игорь слепо оглянулся и исчез в одной из кабинок. Чего может хотеть двенадцатилетний мальчик от Фонтана Желаний? Мотоцикл? Чтобы школьный враг попал под машину? Чтобы единица в дневнике стерлась? Чтобы папа вернулся?

Согретый этим предположением и виски, я пересек брусчатое пространство, сразу увидел дверь, которую закрыл за собой Игорь, приоткрыл соседнюю и на цыпочках зашел внутрь. Белые стены узкого коридора пластмассово светились. Я впервые был внутри, впервые видел черную чашу и растущий из нее световой гриб фонтана. Слегка пахло мочой — трудно представить, чтобы человек, попросив о выздоровлении жены, или денег, начал тут же ссать на стену — с другой стороны, удобно — двери запираются, бесплатно, ничего не слышно. Впрочем, звукоизоляция была слабой — недаром днем здесь играли три оркестра. Я слышал стук и бряканье роликов, а когда Игорь заговорил — я слышал каждый звук его голоса, сначала совершенно ничего не понимая, а потом стало доходить — на каком языке он говорит, с кем и о чем.

Как мальчик, выросший в Израиле, где принято считать, что Бог есть, и единственная претензия к нему — что его монополизировали ненавистные религиозные, Игорь обращался к Богу. Все нынешнее Игорево начальство было англоязычное — поэтому и с Богом он говорил по-английски, на языке, которого толком не знал, ему было трудно дать техническое задание, в поисках максимально точной формулировки он вертел фразу так и так: «God, I want him not to come more. Almighty God, I ask you that he’ll not come to our place». Он повторил это, наверное, раз двадцать, уточняя титул того, у кого просил, а также временные и пространственные параметры своего желания, так что, когда мой сын дошел до последней детали — имени того, кто никогда больше не должен был приходить к нему домой, имя это было мне более или менее ясно. Может быть, Игорю было все-таки подсознательно трудно его назвать? И все же он сказал: «Великий и Всемогущий Бог, сделай так, чтобы мой отец никогда больше не приходил к нам домой».

Произнеся эту полностью совершенную фразу, Игорь с грохотом подпрыгнул — повернулся на своих роликах, толкнул дверь и укатил.

Сначала я не хотел выходить, не хотел, чтобы меня видели, вообще не хотел выходить. Потом я понял, что должен выйти, потому что должен быстро что-нибудь сделать, а там я даже стену пнуть не могу — нет места.

Снаружи все было, в общем, по-прежнему. Устало светилась мизансцена кафе. Полицейский-турок по-прежнему зевал. Высокая проститутка стояла и, одной рукой прижимая к уху мобильник, другой так механически-яростно крошила воздух, что я подумал — не местная. Толстая подруга уже совсем легла на стол, выкусывая из пакета последний пирожок. Ее руки, как протезы, покоились на скатерти ладонями вверх. Я видел отодвинутый стул, на котором только что сидел, пустой стакан, пепельницу с перекладиной пластиковой соломинки.

Я сам был деталью этой мертвой натуры, пустой стакан на черной брусчатке между двух источников света. Вечный конькобежец медленно спланировал мимо меня, он тоже был неживой — что-то вроде порыва ветра, я бы его не заметил — но он заметил меня — новый предмет, вокруг которого можно сделать красивый виток. И тут я его поймал. А я, как вы знаете, парень крепкий и верен правилу: взялся — так держись. Разве что человек умеет освобождаться от захватов. Но этот даже не пытался освободиться. Он только с ужасом смотрел на меня своими, как оказалось вблизи, совершенно сумасшедшими глазами и шевелил губами.