Свиток желаний - [11]

– Может, тебе хоть воды налить? – предложил Буслаев.

Ворон равнодушно нахохлился. Мефодий не знал, понимает ли птица человеческую речь или бессмысленно повторяет услышанные когда-то давно фразы. Он сел и в полутьме, слыша, как шевелится в сумраке большая птица, просидел около получаса, думая о чем-то неопределенном. Вначале в мыслях его была Ирка, с которой он поступил довольно скверно, давно не навещая ее, а затем ее окончательно вытеснила Даф со своими огромными белыми крыльями.

Когда же Мефодий собрался вновь выйти в приемную, ворон вдруг клюнул спинку дивана и произнес:

– В ткань веков вплетена эта притча. Была она стражем, и набросила она ему на шею шнурок с крыльями, не ведая, что предстоит ей полюбить его и разделить с ним бессмертие. Не ведала она и того, что лопухоидный мир начнет притягивать ее, чтобы некогда в бесконечности соединить сердца и судьбы. Так пусть же флейта играет!

Мефодий быстро шагнул к ворону.

– О чем ты? О Даф? Что это значит? – нервно спросил он.

Но птица уже вновь замолчала и лишь равнодушно прохаживалась по спинке дивана. Из прошлого ли эта притча или из будущего, ткань которого еще не соткалась, понять было невозможно. Промучившись с вороном еще минут десять, Мефодий все же добился от него очередной фразы:

– Он сказал: Зюль-карнейн! Гог и Магог причиняют беды на этой земле; не представить ли нам какую плату тебе за то, чтобы ты поставил стену между нами и ними? – хрипло произнесла птица, окончательно сбив Мефодия с толку.

Буслаев сердито повернулся и вышел. Он ожидал, что в приемной будет одна Улита, но за время его отсутствия там появились Дафна и вернувшийся зачем-то Тухломон, уже успевший забыть, что схлопотал печатью по носу. «Странно, что я не слышал, как они вошли, – подумал Мефодий, оглядываясь на каморку. – Интересно, слышала Даф, как я допытывался у ворона про нее, или нет? Хотя, пожалуй, нет».

Даф сняла с кота комбинезон, оставив один ошейник, и теперь голый и страшный Депресняк летал по приемной, разминая крылья. Изредка он повисал на тяжелых бархатных шторах или с яростным мяуканьем вцеплялся своими острыми, как бритвы, когтями в одну из шпионящих картин. Улита, сама любившая на досуге пострелять по картинам из пистолета или попрактиковаться в метании кинжала, относилась к этому вандализму с умеренной доброжелательностью.

Тухломон вился вокруг Даф и однообразно ныл, умоляя ее уступить ему свои крылья. Лицо комиссионера гнулось в разные стороны и в минуту меняло сотни слащавых выражений. Лысоватая макушка поблескивала. Подстриженные височки выглядели очень уместно. Весь он был такой неприятненький, точно потными ладошками вылепленный.

– Я ж не насовсем крылышки-то! Я ж подержать! Ну, позязя! Ну ангелочек мой!.. Что тебе стоит порадовать старого больного мущиночку? Ну умоляю! Ясновельможная панна! Будьте такая добренькая! Света жажду! Устал я от мрака, бедный старикашечка! Лобызаю края одежд! Чмок-чмок-чмок! Тьфу, нитка в зубах застряла! Не дай погибнуть страждущему! – повторял он, ползая вокруг нее на коленях.

Даф качала головой. Она отлично представляла, что бывает с теми стражами света, которые по доброй воле одалживают свои крылья комиссионерам.

– В Эдем хочу! В райском хоре петь, яблочки познания трескать и косточки выплевывать! Дай хоть понять, какой свет бывает, а? Я ж к свету рвусь!!! Ну зязя-позязя!

– Отстань! Перестань глумиться! – вскипела Даф.

– Слышь, светлая! Он так вовек не отстанет! Ты коленкой, коленкой ему в нос дай! – посоветовала Улита, которой надоело слушать нытье Тухломона.

Услышав совет, комиссионер услужливо принялся подставлять Даф свой нос.

– Прошу тебя, солнце мое, не стесняйся! И коленочкой, и ножкой, и волосики можно вырвать, и пальчики оттоптать! А ежели из автомата в меня пострелять желаешь, я и автомат принесу!.. Все для ясновельможной панны!.. Только крылья дай, а? Дядя Тухломончик такой бедненький, такой несчастненький! Ему грех отказать, большой грех! Тухломончику отказать – все равно как сиротку ломом вдарить! – засюсюкал он, умильно надувая щеки.

Поняв, что иначе от него не отделаться, Дафна решительно потянулась к флейте. Заметив это, комиссионер стал быстро отползать. Смятого носа он не боялся, равно как и прочих повреждений, а вот с флейтой стража света шутки были плохи. Одна-единственная маголодия могла превратить его в лужу вонючего пластилина.

– Все-все, дядя Тухломончик уходит! Только музыки, умоляю, не надо! У меня барабанные перепонки слабые! Я нонче не танцую! – заскулил он, на четвереньках забегая за спину Мефодия и прикрываясь им.

Мефодий поздоровался с Даф. Та сухо ответила, глядя в сторону. Буслаеву уже пару недель казалось, что Дафна его старательно избегает. А если она все же заговаривает с ним, то быстро заводится и начинает спорить по пустякам. Мефодий не мог найти этому объяснений. Он был уверен, что не обижал Даф. Хотя, с другой стороны, не исключено, что и ляпнул что-то неосторожное. С этими девчонками всегда так. Вечно обижаются на какую-нибудь фразу, которой ты сам и не помнишь. «Я так говорил?» – «Говорил». – «А когда?»

– Депресняк! – сказала Дафна, с тревогой посмотрев на кота, который, качаясь на занавесках, задумчиво разглядывал Мефодия. – Я предупреждаю! Если ты, как в прошлый раз, позволишь господину Буслаеву тебя погладить и при этом не вцепишься ему в физиономию, мне придется помыть тебя с хлоркой. Причем как снаружи, так и изнутри.