Свитер - [69]

Долорс, подожди, я скоро приду. Не волнуйся, медлить не буду, я уже ощущаю себя гораздо больше там, чем здесь. Как там, по ту сторону? Поскольку мы с тобой подруги, мне ты можешь рассказать, так я хоть точно узнаю, что меня ждет. Ты-то, должно быть, встретилась со своим Антони, которого любила всю жизнь.

Знаешь что, Долорс, ты — самый верный человек из всех, кого я только встречала в жизни. Верный своим убеждениям, своим принципам и тем, кого любишь. Тогда, после замужества, ты сказала мне: я совершила самую большую ошибку в своей жизни, ты помнишь? До тех пор пока ты вновь не встретила Антони, ты жила словно во сне, это была не ты, твоя жизнь превратилась в бесконечные заботы о детях, муже и доме.

Мне ужасно не хотелось покидать тебя, я видела, что ты остаешься совершенно одна, да, вокруг тебя крутилось много народу, однако по сути ты была одинока, дорогая подруга. Мой муж радовался, что у меня есть работа, да и деньги никогда не лишние, но, когда родился ребенок, у меня просто не осталось выхода, хотя сердце разрывалось при мысли, что я тебя бросаю…

Я думаю, ты не совершила никакой ошибки. И сделала то, что должна была сделать. Потому что все происходит не просто так, и, может быть, если бы вы официально поженились, ваш бурный роман закончился бы таким же быстрым разрывом. Может, вы не смогли бы договориться между собой и уже на второй день начали швыряться друг в друга тарелками.

Вы с Антони оба — свободолюбивые натуры, вам необходима любовь на расстоянии. Так вы ее сохранили и сделали вечной. Поэтому я и радовалась, когда ты сказала, что опять встретила его. Ты заставила меня поклясться, что я никогда не скажу Терезе, кто ее настоящий отец. И что Антони тоже ничего не расскажу. Что ж, я сдержала слово и буду и дальше молчать, хоть и ты, и Антони, вы оба умерли, да и с чего вдруг мне теперь вылезать с этой историей. В конце концов, что за важность — быть ребенком того, а не этого человека, ведь твои настоящие родители — те, кто тебя растил, кормил, встречал из школы, волновался, если ты не приходил домой вовремя.

Никогда не забуду, как ты на меня смотрела, после того как убила Эдуарда. Я не знала, что это твоих рук дело, пока ты не взглянула мне в глаза. Вот тут я все поняла. Твой взгляд всегда говорил лучше любых слов, Долорс. Я знаю, ты раскаялась в том, что совершила, но знаю и еще кое-что: ты сделала это потому, что долгие годы жила рядом с человеком, которого терпеть не могла, который превратил твою жизнь в какой-то сон наяву, в кошмарный сон, который задавил все твои истинные чувства. И когда ты наконец проснулась, ты сама ужаснулась: да как же ты могла протянуть столько времени рядом с ним.

Не думаю, что нужно было его убивать, но и ярлык убийцы на тебя вешать не собираюсь. Я не считаю твой поступок правильным, но понять тебя могу. Ты ничего не делала просто так, да и вообще, я уже это говорила, на свете ничего просто так не делается. Если честно, смерть Эдуарда стала для всех лучшим выходом.

Потом пришло время наших встреч и разговоров раз в неделю за чашкой горячего шоколада. Помню, ты пила его с таким видом, будто совершаешь самый большой грех в мире. Мне сказали, что и в последний раз ты упала из-за шоколада, да так уже и не оправилась. Ты всегда повторяла, что не в силах устоять против шоколадного соблазна. Надеюсь, на небе найдется кладовка, битком набитая твоим любимым лакомством. Если небеса — это и вправду лучшее, что нас ждет, то ты встретишь там своего Антони с чашкой горячего шоколада. Приятного аппетита, Долорс. Приятного аппетита.

Каждый раз, как вижу гроб, задаюсь вопросом, что происходит с душой того, кто в нем лежит. Или с его духом. Ну, в общем, с тем, что не умирает. У тех, кто верит в Бога, все просто: душа улетает на небо и обретает там вечное блаженство. Но я в это не верю и никогда не верила, ты знаешь, и поэтому думаю, что ты вся — в этом гробу, что вместе с тобой умер и дух, так что похоронят тебя полностью, так сказать, целиком. Я сижу в первом ряду и думаю, что теперь, когда смерть снова пришла в нашу семью, следующей (теоретически) должна стать я, но, пожалуй, я не стану торопиться и десяток-другой лет подожду.

Я рада, что ты умерла, мама. Рада, потому что в последние дни ты очень страдала, задыхалась, то и дело впадала в забытье и от тебя прежней не осталось ничего. Я думаю, мама, что ты унесла с собой кучу секретов. Тех самых, которые делали тебя особенным человеком, не похожим на других. Ты была большей феминисткой, чем многие мои товарищи по партии. Поистине неукротимой. Я имею в виду не только историю с моим отцом, про которого я узнала на свадьбе Леонор и совершенно растерялась. Антони немного выпил, и у него развязался язык. Он был рад, что познакомился со мной и с Леонор, ему хотелось поговорить, но Леонор ушла, а я — осталась, потому что находила твоего друга интересным человеком, меня к нему тянуло, непонятно почему, видимо, было в нем что-то такое притягательное. Мы остались вдвоем с Эли, которая тоже приехала на свадьбу, потому что мы с ней уже жили одной семьей. Антони болтал без удержу: рассказывал, как вы с ним познакомились — я сидела с разинутым ртом, потому что ничего про это не знала, — о фабрике, о ваших отношениях, а я все думала, как же так случилось, что мама никогда не говорила об этом, но не стала задавать никаких вопросов и просто слушала. А Эли сидела рядом со мной. Так вот, Антони сказал, что потом вы расстались, потому что мама вышла замуж за Эдуарда, в один день порвала с ним и очертя голову ринулась под венец с другим, и трех месяцев не прошло, сказала, будто больше его не любит, но это была неправда, я знаю, это была неправда, твердил Антони. Потом опрокинул еще один бокал шампанского и произнес: я никогда с ней это не обсуждал, Долорс не разрешила, она только сказала, что совершила ошибку — и все. И снова налил себе шампанского.