Свитер - [67]

Прости, мама, что думаю о таком в день твоих похорон, это оттого, что священник все говорит и говорит — не знаю, о чем, я не слушаю, потому что не могу сосредоточиться. А вот перестать плакать не могу, словно у меня в голове губка, насквозь пропитанная слезами. Да, я знаю, что бы ты мне сейчас сказала — то же, что и всегда, потому что ты вечно это говорила, когда я была маленькая. Тереза никогда не плакала, а я пускала слезу по любому поводу. Это наводит меня на мысль, что во мне слез больше, чем в ней. Ведь есть же люди, у которых в организме очень много жидкости, больше, чем у других, и ее надо выпускать, значит, если ты не потеешь, то приходится плакать. Я не потею и, наверное, от этого столько плачу. Как тебе моя теория? Да нет, я не жду, что ты мне ответишь, можешь спокойно лежать в своем лакированном гробу, а ведь еще год назад ты болтала без умолку, рта не закрывала, и ругалась со всеми, особенно с бедной Фуенсантой, боже, как ты с ней обходилась, — всю жизнь ей отравила, а сегодня, взгляни-ка, она сидит рядом со мной и плачет, она тоже из тех, у кого в теле много жидкости и кто не потеет. Видишь, как она тебя любила, мама, тебе должно быть стыдно за то, что ты с ней так обращалась, в какой-то момент мы с Терезой прямо не знали, как ее утешить.

Я вовсе не хочу тебя ругать, прости. В последнее время тебе пришлось несладко: ты не могла говорить, ничего не слышала, не могла включиться в происходящее вокруг тебя, и это ты, в которой всегда было столько жизни. Наверное, такое наказание тебе послало небо — прислушайся к моим словам — за то, что ты так изводила Фуенсанту, и за то, что связалась с женатым мужчиной. Да знаю я, что бы ты сказала, если бы была в курсе моей истории. Но это совсем другое дело, мама, совсем другое, Виктор — мальчик неженатый, он всего лишь помолвлен, чувствуешь разницу? А про себя я тоже знаю, что поступила нехорошо, потому что замужем, но если у Жофре не встает — это же не моя вина. Так что наказание было послано тебе, мама, за то, что разрушила семью одним махом, не верю, что ты не отдавала отчет в своих поступках или не придавала им значения. И все-таки, даже замкнутая в своем тесном мирке, сидя в кресле в столовой, ты связала прекрасный свитер для Сандры… Свитер, который твоя внучка надела сегодня, и знаешь, что я ей сказала? Сандра, ты заживо сваришься в этой шерсти, потерпи, наденешь его зимой. Но она уперлась, девочку твой подарок поразил, даже потряс, и вот на дворе май, а она как ни в чем не бывало сидит в свитере из чистой шерсти. Слава богу, что она уже не больна, в больнице ее как следует подлечили, правда, докторша сказала: хорошенько следите за ней, сеньора, не то все, что мы сделали, пойдет прахом.

У нее и в самом деле все в порядке, у нашей Сандры, и она стала такая хорошенькая. Худенькая, это верно, но уже не истощенная. Уверена, что она сможет родить мне внуков.

Все-таки хорошо, когда врачи в какой-то момент остаются без работы.

Сеньора, а ведь я вам говорила: мне кажется, вы никогда не умрете.

Я часто вспоминаю тот день, когда вы лежали в столовой на полу, который я только что помыла, вы поскользнулись на мокрой плитке, и я боялась, не сломали ли вы себе чего-нибудь, но все обошлось, только настроение у вас было — хуже некуда, вы даже не позволили мне помочь вам встать, а я все упрашивала, потому как мыслимое ли дело подняться со сломанной ногой?

А теперь вы лежите здесь, в этом гробу, вы, в ком было столько жизни. Ничего мы не значим в этом мире, Господи, ничего, у меня уже весь платок насквозь промок, наверное, стоило захватить с собой пачку бумажных платков, но я сказала себе: Фуенсанта, веди себя достойно и возьми этот платок с вышивкой, который подарил тебе перед смертью Альфонсо, потому что некрасиво являться на похороны с бумажными платками.

Вот, тут еще есть сухое местечко, чтобы промокнуть глаза.

Знайте, сеньора — теперь, когда вы умерли и не можете ругаться, — что я очень вас любила. Может, я вам не шибко нравилась, потому что, когда вы меня видели, лицо у вас становилось не слишком радостное, но должна сказать, что все те годы, что я провела рядом с вами, я старалась измениться, пыталась понравиться вам всеми возможными способами, помочь, как могла, и избавить вас от повседневных хлопот. И знаете что, сеньора, (ай, слезы так и хлынули из глаз, тут уже платок не поможет), когда впервые увидела вас сидящей в кресле в доме дочери, лишенной возможности говорить, то не смогла сдержать слез, мне еще сеньора Леонор дала тогда целую упаковку бумажных платков. Потому что, немая, это уже были не вы. Наверное, кто другой на моем месте и порадовался бы такому повороту (после всего, что я от вас выслушала), но я не злопамятна, можете быть спокойны, сеньора.

После того, как вы опять упали, на кухне, в эти последние дни перед смертью, когда я приходила посидеть с вами по утрам, бедная сеньора Долорс, у меня было только одно желание — простить вас от всего сердца за все, что вы мне наговорили, за все эти неприятные слова, которые вы произносили, я уверена, не со зла, но все равно очень и очень обидные. Но я уже сказала, что простила вас от всей души, чтобы вы могли умереть в мире и покое, вы, конечно, не могли ничего слышать, но я уверена, что Господь учтет мое прощение, к тому же вы наверняка попросили бы его у меня, если б были в сознании. Я ждала этого в первые дни, когда вы еще могли писать записки и были в ясном уме, потому что на Страшном суде это ценится выше, только вы очень упрямая и не собирались этого делать до последнего, уж я-то знаю, а потом впали в забытье и стало уже поздно, так что я простила вас просто так, пусть вы меня об этом и не просили. Уверена, что наш милосердный Господь не станет придираться и возьмет вас к себе. Молитесь за меня, сеньора, потому что я знаю — вы гораздо лучше, чем старались казаться.