Свирепые калеки - [191]
– Я понимаю, тебе это все не по душе, – говорила она, помахивая запиской Сканлани, – но все будет о'кей, вот увидишь. Надеюсь только, что тетушка доберется сюда вовремя. Потому что это ведь ее пророчество. Я не чувствую себя вправе отдать документ без нее.
Бросив сумку в номере, где ей предстояло жить вместе с Мустангом Салли и Пиппи, Домино отправилась в номер Свиттерса помочь ему избавиться от рясы.
– Не вертись, Зю-Зю, сиди спокойно, – игриво поддразнила она. – Осталось расстегнуть еще сорок шесть пуговиц.
Под плотной рясой на нем были только трусы. Мужские нижние трусы на резинке, со снеговичками и кленами и ведерками для сбора кленового сока. Эффектным жестом, поразившим их обоих, Домино сдернула трусы до лодыжек.
Она ласкала его до тех пор, пока он не напрягся и не отвердел, как монтажная лопатка для шин. А затем, сжав его яички в ладони – точно работница с фермы, взвешивающая цесарочьи яйца, – опустилась перед его «Invacare 9000 XT» на колени и лизнула один-единственный раз – провела языком долго, медленно и влажно от пьедестала до бельведера. Свиттерс положил ладони ей на голову, надеясь подтолкнуть к продолжению, но Домино встала и отошла от кресла. Она вся дрожала.
– Я так тебя хочу, что просто завизжать готова. Так тебя хочу, что того и гляди заору, брызгая слюной, и примусь сцарапывать цветочки с обоев. Я так тебя хочу, что того и гляди опрокину мебель, стану молиться Господу, написаю в трусики и разрыдаюсь.
– Но? – переспросил Свиттерс.
Домино отступила еще на шаг. Одно-единственное словечко – а в горле у него так пересохло, что не сразу его и выговоришь. Собственно говоря, то был голос Малыша-Мишутки.
Свиттерс напрягся еще больше прежнего, если, конечно, такое физиологически возможно, – а в следующий миг накатил жар, словно сатирова малярия.
– Но я дала обет Деве Марии, и себе самой, и той части меня, что и есть Дева Мария, и наоборот. Только в браке и не иначе.
– Мы мо-мо-могли бы пожениться завтра, – пролепетал Свиттерс. – Черт подери, нас мог бы обвенчать сам Папа. – Бесенок явно прибрал его к рукам.
Домино улыбнулась. Такая улыбка, чего доброго, опрокинула бы три-четыре «Веспы» на пьяцце под окном.
– Глупыш ты мой, – проговорила она. – У нас бы низа что не получилось. Я слишком стара, а ты слишком… Как бы то ни было, ты, конечно, меня высмеешь, но когда завтра я войду к святому Петру… для меня очень важно войти девственницей. Пусть без рясы – но между ног и в сердце я буду монахиней.
– Девство-Лазарь, – пробормотал Свиттерс, от души надеясь, что прозвучало это не слишком язвительно. В конце концов, не он ли восхищался ее непоколебимой верностью понятию невинности, этой вздорной выдумке патриархов? – Гимен, восставший из мертвых.
Домино нахмурилась. И вновь просияла улыбкой.
– Да, – согласилась она с гордостью, наигранной лишь отчасти. – Причем единственный на всей планете. Он уникален.
– Насколько нам известно. – От возбуждения у Свиттерса даже глазные яблоки отвердели.
– Да, – кивнула она, пятясь к выходу. – Насколько известно нам.
На следующий день они пообедали у самой пьяццы, в гастрономически роскошном «Да Фортунато аль Пантеон», хотя отсутствием аппетита не страдали только Свиттерс да мистер Кредитка. Ликуя, что вырвался наконец из зоны турецкого гороха, Свиттерс жадно заглотал морского окуня и спагетти alle vongole veraci,[266] запив это все графином фраскати. В Италии был сезон спаржи, так что он заказал aspargi bianchi[267] трех разных видов и перед каждой переменой блюд импровизировал спаржехвалебные стихи: «Прямая, подобно копью белого рыцаря, бездымная свеча, озаряющая деревенскую канаву, лаконичное перо с взъерошенным острием – перо, чтобы писать любовные баллады кузине лилии; О спаржа! – стройный лорд весны…» – и т. д., и т. п., до бесконечности, на итальянском, французском и английском, пока официанты, по примеру Домино и Салли, не закатили глаза.
После десерта и граппы вернулись в отель – поглядеть, не прибыла ли Красавица-под-Маской. Увы, не прибыла; так что они разбились на группы и на двух микротакси покатили в Ватикан. Свиттерс ехал с Пиппи; та нервничала и волновалась так, что буквально скусывала с пальцев веснушки. Пиппи, разумеется, сгорала от нетерпения увидеть Его Святейшество, но ей отчего-то чудилось, что время выбрано неправильно.
– Мы же на завтра договаривались, – плакалась она.
– Сегодня суть завтра, – промолвил Свиттерс. Он завладел рукой Пиппи и крепко сжимал ее до тех пор, пока микротакси не притормозило у полускрытого служебного входа со стороны виа ди Порта Анжелика, где, согласно указаниям, делегации предстояло встретиться со Сканлани. И действительно, швейцарский гвардеец, открывший дверь, едва Домино позвонила, тотчас же впустил их внутрь – а там уже поджидал Сканлани, с ничего не выражающим лицом, пижонски одетый, – ощущение было такое, что в шевелюре его сел на мель «Эксон Валдиз».[268] При виде Свиттерса он ни тени удивления не выказал.
Делегацию пригласили в микроавтобус, размером немногим больше тележки для гольфа. На инвалидов сей транспорт рассчитан не был, так что Свиттерсу пришлось непросто. Сканлани, по всей видимости, немало позабавился, хотя внешне ничем этого не выдал. Свиттерс предпочел бы прицепиться к микроавтобусу сзади и ехать «на буксире», однако распорядитель возразил: это-де привлечет внимание. Пиппи и швейцарский гвардеец вдвоем приподняли и наклонили кресло и буквально вывалили его в телегу. А кресло сложили и неуклюже, тяжело плюхнули ему на колени. Свиттерс ласково погладил приспособление.
Официально признанный «национальным достоянием американской контркультуры» Том Роббинс «возвращается к своим корням» – и создает новый шедевр в жанре иронической фантасмагории!Неудачливая бизнес-леди – и финансовый гений, ушедший в высокую мистику теософического толка…Обезьяна, обладающая высоким интеллектом и странным характером, – и похищение шедевра живописи…Жизнь, зародившаяся на Земле благодаря инопланетянам-негуманоидам, – и мечта о «земном рае» Тимбукту…Дальнейшее описать словами невозможно!
Арабско-еврейский ресторанчик, открытый прямо напротив штаб-квартиры ООН…Звучит как начало анекдота…В действительности этот ресторанчик – ось, вокруг которой вращается действие одного из сложнейших и забавнейших романов Тома Роббинса.Здесь консервная банка философствует, а серебряная ложечка мистифицирует…Здесь молодая художница и ее муж путешествуют по бескрайней американской провинции на гигантской хромированной… индейке!Здесь людские представления о мироустройстве исчезают одно за другим – как покрывала Саломеи.И это – лишь маленькая часть роскошного романа, за который критика назвала Тома Роббинса – ни больше ни меньше – национальным достоянием американской контркультуры!
Книга знаковая для творческой биографии Тома Роббинса – писателя, официально признанного «национальным достоянием американской контркультуры».Ироническая притча?Причудливая фантасмагория?Просто умная и оригинальная «сказка для взрослых», наполненная невероятным количеством отсылок к литературным, музыкальным и кинематографическим шедеврам «бурных шестидесятых»?Почему этот роман сравнивали с произведениями Воннегута и Бротигана и одновременно с «Чужим в чужой стране» Хайнлайна?Просто объяснить это невозможно…
Официально признанный «национальным достоянием американской контркультуры» Том Роббинс потрясает читателей и критиков снова.…Азия, «Земля обетованная» современных продвинутых интеллектуалов, превращается под пером Роббинса в калейдоскопический, сюрреальный коктейль иронически осмысленных штампов, гениальных «анимешных» и «манговых» отсылок и острого, насмешливого сюжета.Это – фантасмагория, невозможная для четкого сюжетного описания.Достаточно сказать только одно: не последнюю роль в ней играет один из обаятельнейших монстров японской культуры – тануки!!!
Принцесса в изгнании – и анархист-идеалист, постоянно запутывающийся в теории и практике современного террора… Съезд уфологов, на котором творится много любопытного… Тайна египетских пирамид – и война не на жизнь, а на смерть с пишущей машинкой! Динамит, гитара и текила…И – МНОГОЕ (всего не перечислить) ДРУГОЕ!..
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.