Свирель в лесу - [82]

И он задумался, пытаясь понять, почему это писатель всегда стремится сблизить два предмета, подобно крестьянину, который впрягает своих волов попарно, чтоб они лучше шли вперед. Но ведь и в реальном мире все вещи близки и сходны между собой. Вот, например, проворные муравьи, которые во главе со своим рыжеголовым предводителем бесстрашно атаковали его бок — он башней встал на их пути к карману, — напомнили писателю отряд наемных солдат или шайку разбойников с большой дороги. Тем не менее он позволил им продолжать штурм. Предводитель уже про­ник в карман, все остальные последовали за ним, как вдруг, будто отраженные спрятавшимся там войском, муравьи выскочили и обратились в бегство: запах табака из трубки вызвал это беспорядочное отступление. Грациозный белый паучок, появившийся вслед за муравьями, оказался более бесцеремонным и настойчивым. Быстро и ловко обследовав писателя с ног до головы, он облюбовал отвороты пиджака и начал кружить во­круг пуговиц. Кружил, кружил и замер, раздумывая и, вероятно, замышляя какой-то новый необычный ход: а не растянуть ли паутину на благородной груди писателя?

Вот он уже прицепил одну нить к пуговице...

Надо признаться, что это происшествие искренне растрогало писателя: литературные образы покинули его, и он полностью растворился в простом и удиви­тельном мире реальности. Ему показалось, что он сродни этому дереву, этой виноградной лозе, он почувствовал, что наконец-то вновь обрел равновесие в жизненном пространстве.

Но чей-то голос пробудил его от этого безмятежного сна, и писатель грубо стряхнул с груди палка, стыдясь, что его застали врасплох во время общения с природой. Правда, голос, доносившийся из-за решетки сада («Синьор, эй, синьор!»), звучал робко. Он принадлежал молодому человеку, должно быть, нищему, одетому в холщовый костюм и рваные башмаки. Контраст между убожеством одежды незнакомца и живым блеском его больших зеленых глаз привлек внимание писателя.

— Что вам угодно? — спросил он, неторопливо подходя к решетке, и, встретив ясный и испытующий взгляд юноши (так смотрит кошка на незнакомого ей зверя), невольно вспомнил о бесцеремонных хлопотах паука, суетившегося на его груди. И точно так же, как тот паук, молодой человек, вероятно, проникся к нему неожиданным доверием, потому что уже в следующую минуту его голос зазвучал уверенней:

— Я хотел узнать, не продаете ли вы пальмовые листья?

Писатель обернулся, чтобы взглянуть на пальму, взметнувшуюся ввысь в южной части сада. Он и забыл, что у него в саду растет пальма, и словно впервые увидел ее, важную, массивную, ее крепкий ствол, похожий на огромную еловую шишку, из которой, как из резной вазы, ниспадали вниз большие сверкающие листья. Пальма была прекрасна, она вызывала чувство какого-то благоговения. И даже небо над ее вершиной казалось ярче и напоминало небеса пустыни.

— Смотрите-ка, — сказал юноша, просовывая руку сквозь прутья решетки, — все эти листья вон там, внизу, больны; их нужно удалить. Сдается мне, что в этом году дерево не подрезали. Надо бы его подрезать и подлечить.

Писатель отвел взгляд от пальмы.

— Я, право, не знаю, за садом следит жена.

— Где же сейчас ваша супруга?

— Она на даче, с детьми.

— А вы не ездите на дачу?

— Я терпеть не могу дачу, — признался писатель, и незнакомец счел этот ответ достаточным, чтобы перейти на доверительный тон.

— Да у вас тут лучше всякой дачи. Вот только сад запущен.

— Запущен? Видите, цветут хризантемы.

— Это не хризантемы, это астры, они всегда цветут в августе.

Писатель не посмел возражать, а его собеседник настойчиво повторил:

— Пальму надо подлечить: обрезать, посыпать золой, иначе она может погибнуть.

И, слово за слово, кончилось тем, что писатель открыл калитку и незнакомец вошел в сад.

Под пиджаком у него, как у заправского вора, оказалась ручная пила, похожая на челюсть крокодила. Осторожно, не торопясь (ведь колючки пальмы были ядовиты), он отпилил первый круг листьев, подбирая их по мере того как они падали, потом бережно брал каждый лист, напоминавший опахало, и складывал их в одну кучку.

— По-моему, уже хватит резать, — сказал писатель, вспомнив о жене. Но незваный посетитель словно читал его сокровенные мысли.

— Не беспокойтесь, ваша супруга будет довольна. Разве вы не видите, что эти листья почернели? На них напала парша, даже второй круг и тот заражен. Дерево погибнет, если больные листья не удалить вовремя. Впрочем, если их вымыть, их еще можно будет продать. Поэтому за все эти листья я вам заплачу. По лире за штуку.

— А на что нужны эти листья?

Зеленые глаза незнакомца на этот раз засветились сочувствием.

— На венки умершим.

— Верно! — воскликнул писатель. — А кроме того, их еще вкладывают в руки мученикам!

И засмеялся. Засмеялся над самим собой.

А пока незнакомец продолжал, как мышь, обгрызать дерево, писателя закружил привычный хоровод мыслей: кого будут провожать в последний путь эти большие листья, увитые цветами? Может быть, девушку, умершую от любви, может, кого-то из сильных мира сего, а возможно, и человека, который шел дорогой греха.

— К черту! — громко сказал он сам себе, еще раз с трудом вырываясь из стремительного водоворота фантазии.