Свирель Марсиаса - [23]
В тот год несколько раз вспыхивала эпидемия тифа, который вообще часто бывает в Эльбасане. Школы закрылись. Экзамены отложили на осень. В конце мая мы покинули город и отправились на каникулы в Шен Иони, монастырь неподалеку от города. В доме не осталось никого, кроме кошки, о которой поручили заботиться бабушке. Моя бабушка не жила теперь вместе с нами: ее младший сын вырос, работал на сахарной фабрике, и бабушка вернулась в свой дом. Бабушка взяла на себя заботу и о тех немногих цветах, которые еще подавали надежду.
С мая до середины или конца июля никто из нас не возвращался в Эльбасан даже на один день, хотя до Шен Иони был всего час ходьбы. Во время каникул отец никому не разрешал возвращаться домой. Кроме того, около двух месяцев продолжалась эпидемия.
Мой дядя приходил в Шен Иони каждую субботу вечером, приносил нам кое-какие вещи, проводил с нами воскресенье и возвращался в Эльбасан к вечеру, когда всходила луна.
Мы обязательно спрашивали его про кошку. Кошка была здорова и чувствовала себя хорошо. Не забывал я спросить и о цветах. Сначала он не мог мне сказать ничего хорошего. Но через некоторое время стал очень хвалить их. Цветы получились великолепные, украсили двор, но нужно было следить за тем, чтобы кошка, которая часто играла на клумбах, не сломала их.
Да, все-таки мы умели выращивать цветы! Кто знает… может быть, мы только поливали их слишком часто, а частая поливка вредит?
Напрасно я просил своего отца отпустить меня в Эльбасан посмотреть на цветы. Он и слышать не хотел. Что, я решил заболеть? А дорога — это не в счет? Кто меня завтра приведет обратно? И разве можно отложить урок французского языка? Отец учил меня французскому, чтобы подготовить к лицею, куда я должен был осенью поступать.
Я каждый раз просил моего дядю принести мне несколько цветочков с наших клумб, но, сколько бы раз он ни приходил, ни разу ничего не принес. Говорил, что забыл, и клялся, что больше не забудет. Забывал, забывал и наконец вспомнил.
В один из субботних вечеров он принес нам большую корзину с баклажанами. Среди них попадались маленькие, тонкие стручки перца. Это и были цветы, которые посадили мы с матерью!
Ну, как же мне хвалиться, друзья мои, что я знаю цветы? Вместо того чтобы купить цветочную рассаду, я купил овощную!
У торговки, которая мне их продавала, наверное, не было цветочной рассады, но она хотела продать овощную, которая у нее была, и обманула меня.
Во всяком случае, наши баклажаны и перец были очень вкусными, и мы ели их все лето. Ела их и бабушка в Эльбасане.
ИНЖИР КОКОНЕША
В чудесной долине, среди кипарисов и олив, расположился монастырь. Он стоит на самом берегу реки Куше, затерявшейся в зарослях чинар. Над монастырем находится деревня Пермишийон. Вокруг — поля, сады, парки, огромный луг, родники… И повсюду тенистые уголки.
Эльбасанцы приходили сюда обычно во время праздников на пикники. Помню, здесь всегда справляли праздники самарджины — мастера по изготовлению седел.
Тогда на весь Шен Иони звучали два народных оркестра.
Уж поскольку я упомянул о самарджинах, позволю себе заметить, что и я был с ними некоторым образом связан: когда мы жили в Корче, отец отдавал меня летом в подмастерья к одному эльбасанскому самарджину, чтоб я не болтался без дела.
В Шен Иони, кроме церкви и помещений для священников, монахов и служителей, стоял еще один большой дом, куда каждое лето приезжало на отдых несколько эльбасанских семей.
Весной, летом и осенью Шен Иони становился оживленным, как Эльбасан. У родников, на лугах, на берегах реки, берущей начало близ деревни Речан, в оливковых рощах и окрестностях мельницы весь день гулял народ. Мужчины пили раки и пели песни. Женщины били в бубны.
Старухи раздували костры, готовили пищу и пили кофе чашку за чашкой. Малыши играли среди зелени. Мы, ребята постарше, бродили в зарослях фруктовых деревьев, переходя от одного дерева к другому.
Сколько Коконеш ни охранял эти деревья, все было напрасно. Дети всегда ели фрукты из монастырских садов. Да и не только дети. Знаменитые, величиной с кулак, сливы Шен Иони никогда не успевали дозревать. Их еще недозревшими съедали женщины и девушки. Я уж даже не помню, сколько раз лазил для них на деревья за этими сливами.
Расскажу вам про Коконеша. Он работал служителем в монастыре. Одни говорили, что он пришел сюда уже монахом, но Коконеш не облекался в черную рясу, как остальные монахи. Он носил обыкновенные штаны, а на голове, огромной, как две головы, — феску. Другие говорили — и это, по-моему, вернее, — что он был когда-то нервнобольным. Нервнобольных посылали в Шен Иони и держали их связанными в подвале, кормили одним хлебом, поили уксусом и били. Случалось, говорят, что в результате такого обращения некоторые излечивались. Так, по-видимому, вылечился и Коконеш, раз он вышел из подвала.
Коконеш был среднего роста, широкий в плечах и немного кривоногий. У него были огромные глаза, которые становились безумными, когда он сердился. Я никогда не видел его спокойным. Он или кричал, или смеялся. Кричал он резко, безобразно, а смеялся так, как смеется человек, который не совсем в себе. Зато драться никогда не дрался.
