СвиноБург - [3]
Поскольку Бортников сам определяет себя «не человеком идеи, не человеком послания», а «человеком самоклеветы и стиля», он ни слова не говорит о гуманизме, но пишет так, будто нелепость апелляции к нему — общеизвестный факт, детские прописи. Мир зол и агрессивен — это ужасно, но это так. Исправить зло мира возведением на пьедестал Богини Разума не удалось. Хватит жевать старую жвачку, пусть избыток сил прекрасного в человеке обретает новые пути, несмотря на все зло и несовершенство мира, несмотря на то, что пути эти опять могут оказаться ложными.
Впрочем, нет. Пару слов о гуманизме автор все же говорит. Вспомним «Синдром Фрица». Однажды мать всех китайских демонов, поселившаяся в деде Фрица, заставила деда воспитывать внука. И тот стал кричать, что, мол, он, внук, никого не жалеет, а надо быть человечным.
Далее идет такой текст:
Он орал, а прабабушка улыбалась.
Она родила пятнадцать детей. Она рожала их в поле. Между полем и лесом, на обочине. Прадед воевал. Он приходил, делал ребенка и уходил.
Он умел только это — сделать ребенка и убить человека. Это был своего рода баланс.
Прабабушка научилась делать всю мужскую работу, пока он воевал.
Она ему подшивала валенки. Она колола дрова. Десять из пятнадцати ее детей умерли.
Она улыбалась. Она не знала этого слова «человечность», которое вихлялось у деда на губах.
Но в «Свинобурге» упоминаний о гуманизме, человечности нет уже и вовсе.
На этом, пожалуй, можно было бы поставить точку, но желаемая, хотя и невозможная объективность взгляда требует сказать еще кое-что. У тех читателей, кто привык упиваться не только стилем, но также следит за драматургией и композицией повествования, после знакомства со «Свинобургом» наверняка останется чувство некоторой бытийной незавершенности, чувство не до конца утоленного предвкушения. Дело в том, что мозаика текста, безупречно сложившись лишь на части отведенного ей изначально пространства, обнаруживает белые пятна (а как же Иностранный легион? как же тюрьма? как же мадам Борнь?), которые читатель не в состоянии заполнить сам, без помощи автора, поскольку там может произойти все что угодно, — каждая страница «Свинобурга » подтверждает это.
Такая же штука случилась прежде и с «Синдромом Фрица». Возможно, это прием, который еще ждет своего осмысления. Хуже, если это позиция автора, излагающего миру очередную последнюю правду, для которой композиция — вещь несущественная, потому что заведомо искусственная. Хочется все же услышать историю, рассказанную так, что ради нее не жалко было бы пожертвовать приятельской пирушкой. А ради пресловутой последней правды не каждый теперь пожертвует даже чашкой чая.
Впрочем, названное обстоятельство — лакуны, белые пятна — в результате может сыграть Дмитрию Бортникову на руку, так как проглотивший наживку и крепко севший на крючок читатель непременно решит найти конец этой истории в его, Бортникова, следующей книге. Но он его там не найдет — трансцендентная цель «сказать все слова до конца» заведомо недостижима. Но если не иметь перед собой этой цели, вообще нельзя сказать ничего путного.
Р. S. И тем не менее «Саша & Александр» своими телами закрыли еще одно белое пятно в бортниковской мозаике.
Павел Крусанов
свиноБург
Саше
Здесь вы встретите много того,
что внушит страх и трепет,
но все это ничто перед глазами смерти...
Книга легиона
... Хотя тело твое будет разорвано
на мелкие части, ты не умрешь...
И так будет продолжаться вновь и вновь,
причиняя тебе ужасную муку.
Тибетская книга мертвых
«Мы люби-и-ли друг друга... Как дети! Как бра-а-тья... Ты помнишь... В траве мы ле-е- жали обнявшись!.. И дуб так шумел! Мы счастливы были под свода-ами жизни!»
Я вскочил! «По-одъем!.. » Они включают радио на полную.
Я потом весь день напеваю...
Потом они принесли мне тапочки. Так торжественно. Так важно. Легкие из серого холста тапочки и резиновая тонкая подошва. Как дебил, я начал их подробно рассматривать. Вывернул наизнанку. Они засмеялись. Может, я искал там кое-что.
Оказалось, тапочки поношенные, стираные. Слегка покореженные.
Но ничего. На вторые сутки я привык. Влезаю уже как в свои домашние. Это я только так говорю. На самом деле у меня и не было никогда этих домашних мягких штучек. Дед просто обрезал ремешки старых сандалий --- Носи не стаптывай, моя гордость засранная! ---
Он великий человек. Он читал Библию в клозете, каждый день, в одно и то же время. Вслух. Кроме того, он научил меня застегивать ширинку.
------------------------ Мадам Борнь считает меня психом! Еще бы! Ведь я улыбаюсь, когда вспоминаю деда.
Мадам Борнь должна со мной разговаривать. Это ее служба. «Что у него в голове?!», «Должна же у него быть причина?!», «Нужно быть гуманными!», «Мы же цивилизованные люди!», »Никто не должен чувствовать себя здесь угнетенным!», «Они преступники, но они — люди!» и тому подобный базар. Это хорошо. Окажись мы все в турецкой тюрьме, пришлось бы прятать яйца в задницу.
Ну и фамилия, думаю, мадам Борнь, ну и фамилия у вас...
Ей сказали, что я разглядывал тапочки, чуть не покусывал их, как монеты проверял.
--- У вас проблемы с ногами? — Почему вы не сказали раньше? --- Наш врач вас осмотрит --- Вы должны пользоваться своими правами ---
«Спящая красавица» - третье по счету произведение довольно громкого автора Дмитрия Бортникова. Со своим первым романом «Синдром Фрица» он в 2002 году вошел в шорт-листы «Нацбеста» и «Букера», известен переводами за рубежом. Чтение крайне энергетическое и страстное, шоковое даже. Почти гениальный микст Рабле, Платонова, Лимонова и Натали Саррот - и при этом с внятным скандальным сюжетом. Роман, о котором будет написано великое множество противоречивых рецензий и который способен затронуть наиболее интимные процессы любого читателя.
Дедовщина начинается с детства, во всяком случае - для юноши с поэтическими наклонностями...Роман, рекомендованный в печать Юрием Мамлеевым, - страшная парижская правда недавнего выходца из России.Для любителей Жана Жене, Луи Фердинанда Селина и, не в последнюю очередь, Николая Кононова.В книге сохраняются особенности авторской орфографии и пунктуации.
Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов.
Внимание: данный сборник рецептов чуть более чем полностью насыщен оголтелым мужским шовинизмом, нетолерантностью и вредным чревоугодием.
Автор книги – врач-терапевт, родившийся в Баку и работавший в Азербайджане, Татарстане, Израиле и, наконец, в Штатах, где и трудится по сей день. Жизнь врача повседневно испытывала на прочность и требовала разрядки в виде путешествий, художественной фотографии, занятий живописью, охоты, рыбалки и пр., а все увиденное и пережитое складывалось в короткие рассказы и миниатюры о больницах, врачах и их пациентах, а также о разных городах и странах, о службе в израильской армии, о джазе, любви, кулинарии и вообще обо всем на свете.
Захватывающие, почти детективные сюжеты трех маленьких, но емких по содержанию романов до конца, до последней строчки держат читателя в напряжении. Эти романы по жанру исторические, но история, придавая повествованию некую достоверность, служит лишь фоном для искусно сплетенной интриги. Герои Лажесс — люди мужественные и обаятельные, и следить за развитием их характеров, противоречивых и не лишенных недостатков, не только любопытно, но и поучительно.
В романе автор изобразил начало нового века с его сплетением событий, смыслов, мировоззрений и с утверждением новых порядков, противных человеческой натуре. Всесильный и переменчивый океан становится частью судеб людей и олицетворяет беспощадную и в то же время живительную стихию, перед которой рассыпаются амбиции человечества, словно песчаные замки, – стихию, которая служит напоминанием о подлинной природе вещей и происхождении человека. Древние легенды непокорных племен оживают на страницах книги, и мы видим, куда ведет путь сопротивления, а куда – всеобщий страх. Вне зависимости от того, в какой стране находятся герои, каждый из них должен сделать свой собственный выбор в условиях, когда реальность искажена, а истина сокрыта, – но при этом везде они встречают людей сильных духом и готовых прийти на помощь в час нужды. Главный герой, врач и вечный искатель, дерзает побороть неизлечимую болезнь – во имя любви.
Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.