Свинец в пламени - [8]

— Всё так, но он ведь не называет себя подпоручиком Угаи и к тому же говорит только по-китайски, — заметил Итинари.

— Понятно, понятно, — заулыбался Тангэ. — Что ж, завтра я снова к вам загляну.

— Собираетесь ещё прийти?

— Мне же надо удостовериться. У меня есть про запас один надёжный способ. Кроме того, с вашего разрешения, я хотел бы взглянуть на его вещи.

ДУРНОЙ СОН

1

В этот вечер Куросима был назначен на ночное дежурство. Охранников не хватало, приходилось им помогать. Куросиме нужно было дежурить на втором этаже первого корпуса с десяти до одиннадцати часов вечера. Сменял его Соратани.

Иметь дело с китайцами на втором этаже было значительно приятнее, чем с европейцами и американцами с первого. Китайцы рано выключали радио и не требовали снотворного.

В десять часов давали отбой. Коридор, просматриваемый из вахтёрской будки до конца сквозь решётчатую железную дверь, затихал. Из четырёх камер, тянувшихся по одну сторону коридора, на девять человек каждая, с нарами в три этажа, по три рядом, не доносилось ни звука. Как раз в это время заключённых и начинали мучить врывавшийся через зарешечённые окна запах сероводорода, доносившийся с нефтехимического завода, и невыносимая духота; духота, словно свирепый зверь, пробиралась в камеры ещё с полудня.

Вдруг снизу донеслась ругань. Кто-то ругался по-английски с немецким акцентом. Это была очередная перебранка обитателей нижнего этажа, и Куросима не обратил на неё внимания. Достав из кармана записную книжку, он стал листать её. Взгляд его остановился на фамилии сегодняшних посетителей Фукуо Омуры: Фусако Омура. Наши Лю. Ундзо Тангэ.

Версия каждого вполне правдоподобна. Но сам Фукуо Омура совершенно непроницаем. Куросима вдруг почувствовал, что в конечном счёте он не приблизился к выяснению личности Омуры, а стал ещё дальше от этой цели. Как же напасть на след? Версии Фусако Омура и Ундзо Тангэ в чём-то совпадают: в обоих случаях речь идёт о японском военнослужащем, не вернувшемся с фронта. Человек этот прожил на нелегальном, положении почти двадцать лет среди туземцев или китайских колонистов и забыл родной язык…

Куросима чувствовал симпатию к Фусако Омура, но Ундзо Тангэ ему не понравился. Намиэ Лю, выразившая желание взять на себя заботу о человеке без подданства, особого интереса не представляет; если у неё даже и нечистые помыслы, она всё же хочет ему помочь. Начальник же отделения считает её отклик на сообщение в газете наиболее понятым и естественным.

Куросима вздохнул и взглянул на часы. Было 10 часов 45 минут. Шум на первом этаже усиливался. В ссору, видно, втягивались новые участники. Куросима поднялся со стула, собираясь спуститься вниз на помощь охраннику, но в это время раздались громкие шаги и грозный бас старосты Дерека: «А ну, заткнись!»

Тотчас Куросима услышал лёгкий стук в железную дверь напротив и голос: «Куросима-сан! Куросима-сан!» И, подняв голову, он, к своему удивлению, увидел прильнувшего к дверной решётке маленького китайца Чэнь Дун-и — старосту китайского этажа.

Чэнь Дун-и, выходец с Тайваня, приехал в Иокогаму во время войны и по-японски говорил не хуже японца. Отбыв годичный срок за торговлю наркотиками, он был направлен в этот лагерь. В соответствии с приказом управления по делам въезда и выезда за границу иностранцы, проживающие в Японии, но отбывавшие тюремное заключение или каторжные работы сроком свыше одного года, подлежали принудительной высылке. С тайваньским консульством в Японии власти начали переговоры о возвращении Чэня на родину. Тайванцы стали было говорить о том, что их правительство у себя уже докончило с наркотиками, что у них-де теперь народу предоставлены гражданские права и, Чэнь Дун-и, конечно, может получить тайваньское подданство. При этом они намекали на некоторую ответственность японского правительства за то, что Чэнь стал преступником. Но в конце концов они так и не приняли его, сославшись на то, что в условиях военного времени жандармские власти не выдают подобным лицам разрешения на въезд в страну. Чэнь Дун-и мечтал по возвращении на родину начать новую жизнь, но его мечты так и не сбылись. Поэтому он вот уже два года находился в лагере и стал тут одним из старожилов.

— Что тебе? — спросил Куросима, выйдя из вахтёрской будки и приближаясь к железной двери.

— Душно! Невозможно спать, — сказал Чэнь, в изнеможении разводя руками и тяжело дыша. По его голой груди струился пот.

— Ничего не поделаешь, жара. Наверное, во всём Камосаки никто не спит. Да и не только в Камосаки, а от Иокогамы до Токио.

— Да ведь вонь-то какая!

— Придётся потерпеть. Все терпим. С заводом ведутся переговоры.

— А шум внизу слышали? — криво усмехнулся Чэнь, пытливо вглядываясь в лицо Куросимы.

— Слышал. Но это просто ссора приятелей. Дерек их, кажется, быстро утихомирил.

— Ссорятся-то они между собой, но хочется им поссориться с японцами. Едят повкуснее нашего, вот у них и силы есть!

— Это что — насмешка?

Расходы на питание азиатов, содержавшихся в лагере, составляли 90 иен в день на человека. А на американцев и европейцев расходовалось по 140 иен. Кроме того, большинство получало ещё помощь от консульств и пароходных компаний, до 1 000 иен в день, включая стоимость предметов первой необходимости. Таким образом, они получали превосходное питание на 800–900 иен в день. Правда, китайцы имели побочный заработок: они клеили бумажные мешочки и за это получали в месяц около 1 400 иен, но этих денег едва хватало на табак, так что им приходилось довольствоваться одной лагерной баландой. В самом начале, когда Куросима был назначен ответственным за китайцев, он не мог согласиться с подобной несправедливостью и составил специальную докладную записку, в которой предлагал повысить казённые расходы на питание китайцев хотя бы до 140 иен на человека в день. Но ему разъяснили, что бюджет составляется с учётом бытовых привычек того или иного народа, и из его затеи ничего не вышло.