Свинцовый шторм - [8]

Южноафриканец отбросил ружье, видя, что я укрощен.

— Встать! — коротко приказал он.

— Иди ты... — Я попытался встать, но боль в спине была такая, словно меня пронзило пулей. Я задохнулся и снова упал. Вообще-то я намеревался, может, конечно, не слишком вежливо, уговорить громилу помочь мне забрать мои вещи, но от боли лишился дара речи.

Он слегка забеспокоился, увидев мое подергивающееся тело и услышав мое прерывающееся дыхание.

— Встать! — повторил он уже не так уверенно. — Не прикидывайся, красавчик! — Но в голосе его звучала тревога. — Я же тебя не поранил. Да я едва дотронулся до тебя. — Похоже, он и сам в это не верил.

Потом он, должно быть, наклонился надо мной, и я помню, что он рывком постарался придать мне вертикальное положение, но едва он отпустил меня, я перенес основную тяжесть на правую ногу, и та оказалась как ватная. Я опять упал, и на этот раз моя спина напоролась на лапу якоря.

Я заорал и потерял сознание.

* * *

Придя в себя, я увидел без единой трещинки кремовый потолок, на котором вовсю горели две люминесцентные лампы, несмотря на то что через большое окно в комнату вливался дневной свет. Попискивал кардиограф. Слева стояла капельница с физраствором, и в мою левую ноздрю была вставлена толстая трубка. Над кроватью склонялись два озабоченных лица. Одно принадлежало медсестре, а другое — врачу, который прижимал к моей груди стетоскоп.

— О Боже, — прошептал я.

— Не разговаривайте. — Врач убрал стетоскоп и принялся ощупывать мои ребра.

— О Господи! — Я опять почувствовал боль, но не старую, привычную, а какую-то новую, в груди.

— Я же сказал, не разговаривайте. — Врач носил очки, по форме напоминающие полумесяц. — Ну-ка, попробуйте пошевелить пальцами правой руки.

Я попробовал, и у меня, наверное, получилось, потому что он удовлетворенно кивнул.

— А теперь левой. Вот так, хорошо. — Но его лицо не выражало оптимизма, звучащего в его словах. — Если вы захотите что-то сказать, — предупредил он, — делайте это очень осторожно. Вы можете назвать нам свое имя?

— Мое имя? — Я был словно в тумане.

— Когда вас нашли, при вас не было никаких документов. Сейчас вы находитесь в Главной больнице Южного Девона. Можете вы вспомнить свое имя?

— Сендмен. Ник Сендмен.

Мое имя доктору ни о чем не говорило.

— Хорошо, Ник. — Он закончил мять мои ребра, и теперь, наклонившись, направил мне в глаза яркий свет.

— Где вы живете?

— Здесь, — сказал я, понимая, что это не ответ, как вдруг новая боль, внезапно слившись со старой, охватила все мое тело, заставив меня выгнуть спину. Рука врача метнулась к капельнице, и я уже знал, что за этим последует. Но мне еще рано было впадать в сон, сперва я должен был выяснить, насколько я изувечен. Я сделал попытку протестовать, но язык не слушался меня. Я видел, как нахмурилась сестра, и хотел успокоить ее — дескать, я прошел через худшее, гораздо худшее, но в этот момент провалился в знакомый темный и мягкий колодец наркоза.

Мне снилась «Сикоракс». Ночью, когда разрезаемые яхтой волны блещут фосфоресцирующими искорками, я часто бросал штурвал и шел на нос, к самому бушприту. Там я поворачивался лицом к яхте и разглядывал ее, будто со стороны. Мне часто мечталось об этом, только в мечтах у меня были здоровые ноги. И сейчас, во сне, я стоял у бушприта и любовался изяществом своей яхты, разрезающей густые морские волны, оставляя за кормой переливающуюся дорожку.

Вот так, наверное, мы поплывем с ней когда-нибудь в вечность, разрезая сверкающие воды, подгоняемые ночными ветрами и полностью, полностью свободные...

* * *

«Сикоракс» была задумана как игрушка для богача, но строили ее мастера, имевшие дело лишь с рыбачьими баркасами, и она вышла похожей на смэк[2], этакий бриксхемский мул со скошенной кормой, тупым носом и гафельным вооружением.

Конструкция была старой, проверенной не одним поколением людей, которым приходилось плавать через опасные Западные проходы. Сделанная на совесть, яхта имела сугубо функциональный вид, ничего лишнего. Единственными ее украшениями служили элегантный тахометр, крепящийся на консоли, и искусно выточенные детали такелажа.

Первого владельца яхты не интересовала скорость, он хотел иметь судно для длительных путешествий, способное выдержать любую бурю.

Пять чудесных лет прожила «Сикоракс», а потом грянула Великая депрессия. Богатый владелец избавился от яхты, и вплоть до 1932 года она каждый сезон переходила из рук в руки — одних не устраивала ее тихоходность, для других она была чересчур дорогой в эксплуатации. «Сикоракс» постарела, ее металлические детали потускнели, паруса разорвались, краска пооблупилась, но медная обшивка служила исправно и в трюмах было так же сухо, как в год постройки.

К середине тридцатых яхта превратилась в трудягу. Все ненужное с палубы убрали, оставив лишь тесную капитанскую каюту в кормовой части, у грот-мачты. Длинную скошенную корму укоротили, и та стала совсем квадратной. Сняли бизань, и от этого яхта сделалась похожей на какое-то морское чудище. Но несмотря на все неприятности, она была упряма, как дьявол, — да и правда, было в ней что-то дьявольское. Ее название сменили, и хотя это считается плохой приметой, под именем «Девица Паулина» она благополучно отработала пять навигаций в качестве базы для глубоководного лова.