Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89» - [26]

Я начал с холодца, добавив к нему соленый огурчик. Холодец на свежем воздухе начал таять, но не потерял от этого своей стратегической важности. Он был идеальной смазкой желудка перед приемом алкоголя. Роль огурчика была чисто эстетстическая – ликвидация водочного духа во рту после ее приема на грудь. Проглотив кусочек холодца, я налил водку в толстенькую хрустальную стопку, опрокинул ее и закусил огурчиком. Все сработало на пять с плюсом.

– Вы, я вижу, знаете свое дело, – отметила Нина Ефремовна, щурясь от сигаретного дыма.

– Годы тренировки, – согласился я.

– Снимите пробу с осетрины.

– Непременно, – заверил я ее, и налил себе еще полстопки, взглядом разыскивая среди тарелок названное блюдо. Вы будете смеяться, но я осетрину в своей жизни не видел. Много слышал, но видеть не довелось. Я также не видел трюфелей и не пил бенедиктин.

Нина Ефимовна смотрела теперь на танцующих.

– За па-а-ва-аро том-но-вый-па-ва-рот! – не унимался Макаревич. – И-ма-тор-ре-вет!

– Так как успехи? – папан сел рядом и устроил тяжеленную руку на моем плече. Потом, видимо, осознав, что я долго такой нагрузки не выдержу, убрал. Воспользовавшись полученной свободой, я сдобрил очередную порцию холодца хреном и еще раз смазал желудок. Он же продолжил:

– Над чем работаете? Какие-то острые темы? Время сейчас требует остроты. Критического взгляда. Смелости.

Интересно, видел ли он во мне потенциального жениха для своей повзрослевшей доци? Я, конечно, был для него и его жены чистой воды дворнягой. Но поскольку я прибился к их двору не сам, а был приведен, им приходилось проявлять вежливость. На всякий случай.

– Я в основном пишу очерки, – сказал я. – У людей столько историй.

– Вы хорошо начинаете. В комсомолке начинали многие мои знакомые. Витя Конев вон в Москву прыгнул. Умнейший парень. Умнейший. А как вам дается работа?

– Нормально.

– Коллектив хороший?

– Очень хороший.

– Это приятно слышать. Творческие люди – народ сложный. Тяжело, так сказать, притирающийся друг к другу. Индивидуальность не терпит чужого мнения. Но при правильном руководстве работа именно такого коллектива дает отличный результат. Такую газету всегда ждешь. Читаешь ее с интересом. В такой газете всегда находишь неординарный взгляд на вещи, свежие мысли. А у вас какая должность сейчас?

– Корреспондент.

– Корреспондент, это – хорошее начало. Репортер. Всегда в гуще событий, всегда на передовой. С лейкой и блокнотом!

– Или с пулеметом! – добавил я, тут же обратив на себя внимание его жены.

Мы с ней засмеялись. Глазами. Не знаю над чем смеялась она, но я смеялся над собой, поскольку едва удержался от того, чтобы не спросить его, когда он последний раз читал нашу газету и какая мысль в ней показалась ему неординарной?

– Ну, хорошо, не буду вас отвлекать от еды, – он снова, но уже осторожней, чтобы не зашибить ненароком, похлопал меня по плечу. – Если нужна какая-то поддержка, совет, всегда пожалуйста. Ната знает, как меня найти. И обязательно попробуйте осетринку. Я, пожалуй, и сам возьму ломтик под рюмочку.

Он привстал, протянул руку с вилкой и подцепил из тарелки в центре стола ломтик белой, сильно вспотевшей, рыбы. Он опустил его мне в тарелку, я помог ножом освободить ему вилку, потом он взял второй, но поскольку его тарелки рядом не оказалось, так и остался с рыбой в руке.

– Нина, будь добра, подай мне мою рюмку.

Та взяла свою рюмку и протянула ему. На хрустальном ободке был виден полукруглый след вишен. Интересно, он оценил это как пикантность или нарушение элементарных правил санитарии и гигиены? Если – второе, то я был готов махнуться с ним посудой.

– Ну, наливайте, товарищ корреспондент.

Он, кажется, забыл как меня зовут. Что ничуть не помешало мне аккуратно разлить водку в наши рюмки. Мы чокнулись.

– За именинницу, Михал-Халыч, – сказал я и выпил.

Вернув стопку на стол, я обнаружил, что мой собутыльник вступил в ожесточенную схватку со своей хваленой рыбой. Краснея от усердия, он яростно шевелил губами и зубами, пытаясь перекусить белый ломтик пополам, но что-то, может быть какая-то прожилка, мешала ему. Устав от борьбы, он, продолжая держать часть рыбы во рту, снял неподдающийся край с вилки пальцами, но вместо того, чтобы отправить его ими же в рот, стал подхватывать край кончиком языка. Скользкая рыба легко уходила от него и тогда, рассвирепев, он просто втянул ее в себя, издав при этом совершенно душераздирающий звук, в котором смешались клекот, шипение и свист. Он явно дошел до той степени отчаяния, когда было не до приличий. Усилие было таким мощным, что весь кусок улетел в дыхательное горло, вызвав взрыв кашля. Вцепившись огромными пальцами в край стола, он стал кашлять ритмично и оглушительно, иногда даже перекрывая рев мотора Макаревича и встреченные им повороты, взлеты и пролеты, которым просто не было никакого конца и края. Что мне понравилось больше всего, так это, что подруга личной жизни Михаила Михайловича в продолжении всего этого драматического эпизода с возможным летальным исходом, не шелохнувшись, продолжала смотреть на танцующих. Это было ужасно. Тут тебе была и демонстрация полного бесчувствия к страданиям ближнего, и совершенно безжалостный перевод дефицитного товара, которым надо было наслаждаться, а не давиться.