Свидетельство - [40]

При мысли о том, что через полтора часа он уже будет у жены, в чистой и теплой комнатке, Лайош забыл и о бессонной ночи, и о длинном пути пешком, и о том, что со вчерашнего дня он съел всего лишь один кусочек колбасы. Через полтора часа! Сечи уже шагал по утрамбованной пешеходами и укатанной велосипедистами песчаной дорожке в Катонарет, в гуще утреннего людского потока, когда шедший навстречу железнодорожник шепнул, проходя мимо: «Облава на проспекте Иштвана! Даже с трамвая людей снимают!» Лайош на миг приостановился, но тут же зашагал дальше, чтобы не выдать себя.

Ему хотелось рискнуть — вдруг да проскочит как-нибудь?.. Может, обойти кругом, через Народный парк? Едва ли удастся! Если уж дело дошло до того, что останавливают трамваи в часы пик, значит, оцепление стоит повсюду — и на площади Орци, площади Барошша и на Шарокшарском шоссе. Нет, лучше переждать облаву! Теперь ему уже нельзя рисковать… Ну, сколько может она длиться? До обеда, до вечера? Все равно, нужно дождаться ее окончания… Только вот где? Справа за небольшими холмиками виднелись серые домишки поселка Марии-Валерии. Несколько дней назад, когда их роту перебрасывали через этот район, Лайош приметил, что часть старых полуразвалившихся деревянных бараков пустует. Он решительно свернул направо и зашагал через поле.

Некоторые халупы были обитаемы, но Лайош далеко стороной обходил всякую хижину с дымящейся трубой. Наконец он нашел себе подходящее пристанище. Дверь была без ручки, но для жилья хижина казалась пригодной. И вдруг он ощутил в ногах, во всем теле, в воспаленных глазах своих усталость от бессонной ночи и долгой дороги.

«Заберусь сюда и высплюсь, — решил он. — На голодное брюхо спится глухо. По крайней мере, отдохнувшим вернусь домой».

Очаг на кухне давно уже не разжигали, но в лачуге все же было теплее, чем на улице. Комнатушка, куда он тоже заглянул, была пуста, без следа какой бы то мебели. Только в самом углу, насколько он смог разобрать в полумраке, валялась груда тряпья или мусора. Ласло устроился в другом углу, под окном. Лежать на холодном земляном полу было не очень-то приятно, но и в грязное тряпье забираться не хотелось — поэтому он поворочался немного с боку на бок, придвинулся вплотную к стене, положил под голову ладонь, ноги прикрыл полой пальто. Он готов был уже заснуть, а может быть, и вздремнул немного, как вдруг услышал какие-то негромкие звуки, похожие одновременно и на детский плач, и на писк котенка. «А может быть, крысы в этом тряпье?» — с омерзением подумал Лайош, потому что звуки доносились именно оттуда. Лайош привстал, чтобы спугнуть отвратительных тварей, но писк не утих, а, наоборот, стал громче и все больше напоминал человеческий голос. «Может, под тряпьем ребенка кто спрятал», — мелькнуло у него в голове.

Лайош подошел к вороху тряпья и склонился над ним. Ворох зашевелился. В нос ударило отвратительным зловонием помойной ямы. Присмотревшись повнимательней, Лайош угадал под ворохом тряпья очертания человеческой фигуры, скорей всего женщины. В самом деле, то была маленькая, высохшая, будто губка, беспомощная старуха. Ему стало не по себе, однако, преодолевая отвращение, он дотронулся до ее плеча и окликнул:

— Тетушка!

Старуха, чье серое, морщинистое лицо и седые волосы цветом почти сливались с кучей тряпья, лишь застонала в ответ. Лайош еще раз окликнул ее и рукой коснулся ее лица — оно пылало, как в огне, а высохшее тело содрогалось от лихорадки. У старухи был жар.

Лайош выпрямился. Что же делать? Ему было и жаль больной, всеми брошенной старухи, и злость его разбирала: ведь надо же ей было вот так очутиться у него на пути… Что он теперь будет с нею делать?

Мысли метались в голове, будто вспугнутые лесные зверюшки. Бросить старуху на произвол судьбы? Нельзя, конечно. Хуже всего, что он и сам начинал мерзнуть: у него уже не попадал зуб на зуб. Невыспавшийся человек вдвойне чувствителен к холоду. Хибарка показалась ему теплой только в первый миг, с улицы, с холода. Он попрыгал с ноги на ногу, похлопал себя по бокам руками, как делают каменщики, промерзнув на ветру. Мелькнула даже мысль пойти и сообщить о старухе в полицейскую школу. Ну, только этого не хватало! Им ведь только заикнись — и сразу: свидетель? А чья старуха? И как нашли ее? Остается одно: постучаться к кому-нибудь из соседей. Сказать про старуху, поручить ее их заботам. А потом вернуться сюда же кружным путем… Нет, возвращаться нельзя… Но куда же деться?..

И все равно — ничего другого не придумаешь. Нужно достучаться к соседям… Вот так всегда: человек предполагает, а там… Невозможно смотреть на эту женщину: как ее трясет всю!.. Лаци скинул пальто и накрыл ее.

На дворе мелко моросил дождь. Все халупы поблизости были пусты, но улицей дальше, в соседнем квартале, над одной из печных труб курился дымок — тоненькая, серая струйка на фоне рваного неба. Едва выбравшись из дымохода, он тотчас же таял в измороси дождя.

Лайош постучался. Отворил мужчина лет сорока. Он был одет и явно собирался уходить. Из комнаты через распахнутую дверь на кухню вырвался детский гомон и голос женщины, наводившей порядок.