Свидетельство - [39]

На стук из двери вышел хозяин.

— Кто стесь? — спросил он нараспев, с характерной швабской интонацией.

— К вам чужой кто-нибудь не забредал сегодня вечером? — крикнул через изгородь жандарм.

— Что фы скасали?

— Был кто-нибудь чужой у вас сегодня вечером?

Свет фонаря еще раз пробежал по двору и погас.

— Кто-нипудь чушой?

Жандармы, не желая больше терять времени на разговор с бестолковым швабом, повернулись, чтобы уйти. Однако то, чего не увидели жандармы, заметил хозяин: притаившийся за колодезным срубом Лайош слишком далеко вытянул ноги, и, хотя лежал он совершенно неподвижно, это не могло ускользнуть от глаз человека, оглядывающего свой двор по сто раз на дню и знающего место каждой вещи. Заметив ноги, хозяин испугался, слова буквально застряли у него в горле.

— Кто-нипуть чушой! — выкрикнул он наконец вслед жандармам, однако изменившийся от страха голос и невенгерская интонация превратили этот возглас его как бы в новый вопрос.

— Ладно, спи, фатер! — сказал один жандарм, а его напарник уже стучался в окно дома напротив и шарил лучом фонарика в следующем дворе.

— Тс! — поднявшись на колени, шепнул Сечи, и какой же был бы из него будайский каменщик, если бы в молодые годы он не гулял со швабскими девушками — подавальщицами раствора, и не знал бы хоть немного по-швабски. — Hernszof, ikumeráne[27].

Родная ли речь успокоила шваба или он окончательно обмер от страха — но, может быть, сам того не желая, хозяин распахнул перед Лайошем дверь дома.

Сечи, вежливо поздоровался, вступив из темной кухни в освещенную керосиновой лампой комнатушку. (В это время электричества в Пештсентимре уже не было.)

Вид пришельца не возбуждал доверия к нему: ноги по колено в грязи, пальто — в извести и саже одновременно: накануне шваб, видно, резал и палил возле колодца свинью.

Подозрительно оглядев с ног до головы незнакомца, хозяин спросил:

— Фы ефрей?

— Aba vasz![28] — снова переводя разговор на швабский диалект, ответил Сечи.

— Né?[29] — уже с большей теплотой в голосе, хотя все еще недоверчиво, спросил хозяин.

— Né! — отвечал Сечи.

Как человек, не раз попадавший в подобные ситуации, он знал, что спасти его может только такая ложь, в которой будет максимум правды.

— Тофни, — сказал он. По-швабски это означало, что он из Обуды.

— А! Тофни! — воскликнул шваб, но, конечно, этим не удовлетворился и ждал дальнейших объяснений.

Сечи тянул время, чтобы дать жандармам уйти подальше от дома. А там, если дело дойдет до потасовки, он как-нибудь, не силой, так ловкостью, управится с этим верзилой-швабом. Расстегнув пальто, он присел на стул и принялся рассказывать все по порядку: что работал здесь вместе со всеми на строительстве, противотанковых укреплений, а теперь вот их отправляют невесть куда; что у него семья и он не хочет никуда уезжать, — уедешь из дому, а потом кто знает, когда вернешься! Если вообще вернешься. Вот он и сбежал.

Хозяйка вдруг громко всхлипнула.

— В «Фольксбунде» были?.. А теперь в СС хотят забрать? — спросила она и принялась сквозь слезы рассказывать, что они несколько лет назад записались в «Бунд» («Что поделаешь — все село записывалось!»). Вначале это было даже хорошо, а потом вдруг их сына, единственного их сыночка, пришли и забрали в СС.

Старуха проклинала «Бунд», — она, мол, всегда говорила, всегда против была, — и с упреком смотрела на мужа. А тот сидел, угрюмо набычась, положив сжатые в кулаки руки на стол, и молчал. Вчера все село получило приказ эвакуироваться. Сегодня утром хозяин забил всех трех свиней.

А провиантмейстеры воинских частей, эсэсовцы да венгерские унтер-офицеры ходили по домам, забирали мясо, рассчитываясь квитанциями. Побывали они и здесь, унесли лучшие куски… О, господи!

Долго сидели они молча, не шевелясь. Наконец Лайош сказал:

— Не буду вам мешать. Вы, наверно, уже и спать собирались. Пойду прилягу где-нибудь в сарае, а на рассвете уйду.

Но тут хозяин сказал Сечи, что ложиться они и не думали, а хотят поближе к полуночи запрячь лошадей да рискнуть свезти в город остаток мяса. И коль скоро он, Лайош, здесь оказался, так не поможет ли…

Лайошу как нельзя кстати пришлось это предложение. Наконец-то ему дали поесть — крохотный кусочек свежей колбасы, хлеба да стакан мутного, кислого вина.

Шваб хорошо знал проселочные кружные дороги. Без всяких помех добрались они до городской черты со стороны Кишпешта. Там они расстались. Понемногу светало. По темному шоссе там и сям шли, растянувшись, группки людей: железнодорожники с кожаными своими сумками, рабочие. Лайош шагал теперь совершенно успокоенный, чувствуя себя в безопасности. Он пристраивался сзади то к одной, то к другой группке пешеходов и не торопился, рассчитав, что в город лучше всего войти вместе с основным потоком рабочих — между половиной шестого и половиной седьмого утра. Денег у него не было — всего двадцать филлеров, но в переполненном трамвае несколько остановок можно проехать и зайцем. Семейство советника Новотного просыпается в половине восьмого, до тех пор он уже будет у жены. День просидит, не вылезая из ее каморки за кухней, а вечером пошлет жену с запиской к товарищам, и дальше все пойдет своим чередом.