Свидетели - [27]

Некто Мике, официант в «Подкове», тоже обслуживал Ламбера: тот пил бургундскую виноградную водку.

— Он ничем не отличался от других, кто заходит в субботу пропустить стаканчик, — показал Мике на следствии.

Уголовная полиция установила: третьим баром, куда заглянул Ламбер, был «Бар друзей» в квартале Буль д’Ор. Пьери, владелец заведения, сказал следователю:

— Ламбера знаю: он частенько заглядывал ко мне. Время от времени напивался, но порядка никогда не нарушал. В тот вечер он был крепко пьян: я даже боялся, как бы он не заснул за стойкой. Выпил он две стопки водки. При этом даже не говорил, что ему наливать, а только указывал пальцем на бутылку. Когда я посоветовал ему отправиться домой, он покачнулся, протянул руку, схватил со стойки початую литровую бутыль красного и унес с собой. Я предпочел не отнимать ее, только крикнул, чтобы завтра или послезавтра он зашел расплатиться.

Список свидетелей был длинный, и Ломон прикидывал, сумеет ли завтра закончить допрос. Навряд ли, особенно если прокурор тоже станет задавать вопросы. До сих пор Армемье, как ни странно, хранил молчание. Правда, все это были свидетели обвинения.

Ортанз Вавен, назвавшаяся домашней хозяйкой и живущая напротив Ламберов, утверждала, что видела, как в семь вечера Мариетта вошла к себе в дом в сопровождении мужчины, по приметам похожего на Желино; впоследствии, на очной ставке, она его опознала. Сначала, показала она, у Ламберов было темно, свет горел только на первом этаже. Через некоторое время — на ее взгляд, минут через пятнадцать — двадцать — загорелась лампа и на втором этаже.

Ломон читал протокол допроса:

«Вопрос: Занавески в этой комнате были задернуты?

Ответ: Занавески у них прозрачные, сквозь них все видать; кроме того, в тот вечер я еще муженька спать не уложила. Счастье еще, что моя дочь вышла замуж и живет в Алжире.

В. Что вы увидели?

О. Я увидела, как Мариетта, совершенно голая, разгуливает перед окном.

В. А вы не заметили в комнате пришедшего с ней мужчину?

О. Я была на первом этаже, а оттуда видишь только того, кто стоит у самого окна. Мне бы подняться наверх, но у меня были другие дела. Думаю, он лежал в постели.

В. Ваш муж был дома?

О. По субботам мой муж возвращается очень поздно.

В. Вы видели, как Мариетта Ламбер и ее спутник выходили из дому?

О. Нет.

В. Вы весь вечер были дома?

О. Да, но я не все время была в комнате, выходящей на улицу.

В. Вы видели, как пришел Ламбер?

О. Не хуже, чем вижу вас.

В. В котором это было часу?

О. В начале десятого. У него была бутылка, и его так шатало, что я испугалась, как бы он не свалился посреди улицы.

В. Скажите, свет на втором этаже в это время горел?

О. Кажется, да.

В. Но вы в этом не уверены?

О. Знай я, что это так важно, я, конечно, обратила бы внимание. Но тогда я ни о чем не подозревала.

В. Часто вам приходилось видеть, чтобы Мариетта приводила к себе Желино?

О. Если бы только его одного!

В. В каких отношениях вы были с нею?

О. В соседских: здравствуйте — до свидания, не больше: водиться с нею у меня не было никакой охоты».

Буквы прыгали пред глазами. Ломон отложил бумаги и улегся. Интересно, как там Лоранс — уснула или нет? Не намерена ли она изобразить сердечный приступ в наказание за то, что муж посмел прихворнуть? Нет, он не то хотел сказать. Словами это очень трудно выразить. Ломон думал о жене без злобы. Он понимал, почему она так себя ведет. Сегодня, во всяком случае, у Лоранс лекарство есть и ему не придется вскакивать среди ночи, идти и будить Фонтана звонком.

А все-таки он позабыл, зайдя в комнату жены, посмотреть на пузырек. Во время дневного заседания Ломон вдруг подумал: это надо обязательно сделать — на всякий случай. И конечно, из предосторожности. Нет, он не подозревал Лоранс в дурных намерениях. И тем не менее, будь это в его силах, он постарался бы сделать так, чтобы Лоранс не читала газет. Сам он не успел их просмотреть, но там, видимо, много пишут о Мариетте. Эта ничтожная потаскушка — такие десятками шляются по улицам — никого не интересовала, пока была жива, но стоило ей погибнуть — и она вдруг превратилась чуть ли не в героиню.

Опять он выразился не совсем точно. Героиня — это не то слово, но Ломон понимал, что хотел сказать, поэтому было не столь уж важно, как он выразился. Слишком скверно он себя чувствует, чтобы подыскивать слова.

Мариетту Ломон тоже не видел ни разу, даже мертвую. Это ему и не нужно: слишком высокое положение он занимает в судебной иерархии. До прошлой субботы он ни разу не встречался с Дьедонне Ламбером. Их единственное свидание до суда произошло в кабинете Ломона на заключительном допросе, являющемся уже просто формальностью.

Внезапно Ломона охватило беспокойство — прежде всего из-за свидетелей. Он читал их показания, данные комиссару Беле, его инспекторам и следователю, но даже не представлял себе, как эти свидетели выглядят, пока Жозеф не произвел перекличку и не велел им удалиться в комнату, отведенную для них, и ждать вызова. Для Ломона они были всего лишь абстрактными носителями фамилий, и допрос становился единственной возможностью присмотреться к ним.

Нет, критиковать судебную процедуру Ломон был не в состоянии. Для этого он слишком скверно себя чувствовал. Его подушка взмокла от пота, он не смотрел ни на огонь в камине, ни на потолок и даже перестал прислушиваться, не раздастся ли шум в соседней комнате.