Свидетель века. Бен Ференц – защитник мира и последний живой участник Нюрнбергских процессов - [29]

Найти временное жилье было нелегко; наконец, военная администрация предоставила им виллу за городом, принадлежавшую руководителю местного отделения НСДАП. На вилле оставались слуга и жена скрывавшегося нацистского деятеля, которые заботились о гостях. Сопровождавший офицер оказался не зеленым новичком, который пороху не нюхал, а бывалым воякой, закаленным в бою «плохим парнем». Лейтенант Дуайт Маккей, ирландец по происхождению, хорошо повоевал против танкистов Роммеля в Африке, а затем в Нормандии, где был ранен. Здесь Бен проявил свои юридические способности. Наскоро осмотревшись, он вышел и вернулся с ветчиной, маслом, хлебом, сахаром, кофе, фруктовым соком и несколькими банками персиков и помидоров из запасов армии США. Без лишних церемоний он объявил виллу штабом небольшого следственного подразделения и отправил слугу на кухню.

Затем Бен и Маккей отправились на поиски Габерштока. Они нашли его в местной тюрьме. Медленно к ним подошел обычный дедушка (1878 года рождения) с седыми волосами и закрученными усами. Выглядел он «довольно безобидно». «Полного сложения джентльмен поклонился и весьма печально на нас посмотрел», – описывал Бен их встречу. Они отвезли антиквара Гитлера на виллу и устроили трехдневный допрос. Бен знал, что Габершток представлял «власть, стоящую в тени трона», и мог принимать решения о милости и немилости на правах управляющего музея рейха. Габершток вел торговлю для «всех важных персон», «и о том, как те или иные картины были приобретены и кому они действительно принадлежали, знал больше, чем любой другой человек в Германии».

Можно было просто красть вожделенные ценности и отправлять их владельцев в концлагеря, но к таким грубым методам предпочитали не прибегать, поскольку «это смотрелось бы нехорошо». Карл Габершток описал более изощренную процедуру, используемую в оккупированной Франции: он расплачивался за бесценные картины из парижских музеев чеками от немецкого правительства, выписанными на Банк Франции. Затем «после простого процесса дипломатично обставленных финансовых переговоров» стоимость картин вычитали из военных долгов, которые Германия возложила на французов, «и все были квиты». В результате Гитлер «покупал» картину, не обогатив Францию ни на цент, так что фюрер извлекал «из всего наибольшую выгоду». Еврейских владельцев нацисты шантажировали под видом бюрократического порядка, ссылаясь на переселенческий и имущественный налоги для евреев и аналогичные правила, и вынуждали их продавать картины «за смехотворно низкую цену». К некоторым приходили сотрудники гестапо. «Никогда в истории не было более успешных коллекционеров произведений искусства», – пишет Бен. Габершток раскрыл пикантные факты соперничества Гитлера и Геринга, фигур номер один и два в Германском рейхе: оба временами торговались из-за одной и той же картины. В такие моменты антиквар старался держаться как можно дальше.

У Бена сложилось впечатление, что Габершток говорил открыто, но нервничал. Так получилось из-за техники допроса лейтенанта Маккея. Время от времени он вскакивал со стула и кричал с сильным американским акцентом: «Не лги мне, сукин ты сын, или я прямо здесь тебя уложу!» Габершток озадаченно смотрел и спрашивал у Бена: «Что он сказал?» Теперь Маккей объявил, что решает, когда повесить Габерштока – на этой неделе или на следующей. «Дедушка» никак не мог понять, «собираемся ли мы его арестовывать и всерьез ли угрожаем его жизни», – писал Бен в «Историях». Они с Маккеем отыграли роли «хорошего полицейского» и «плохого», а на следующий день поехали в маленький городок в этом районе, чтобы раздобыть белое франконское вино. Оно было «прозрачным и крепким», и Габершток разговорился. «В десять вечера он пожал всем руки и пообещал нам дорогие картины».

После того как Габершток подробно все рассказал, Бен отправился на поиски документов, содержащих сведения о краже произведений искусства от имени фюрера. Он стремился вернуть более или менее незаконно приобретенные предметы их законным владельцам, поэтому хотел получить записи Габерштока. Дом антиквара в Берлине разбомбили, но он успел вывезти свои бумаги и большую часть частной коллекции произведений искусства. Важные фонды коллекции хранились в Ашбахе под Бамбергом, где Габершток еще в конце войны нашел убежище у своего друга, барона фон Пёлльница. Замок был полон произведений искусства. Там же жил коллекционер Хильдебранд Гурлитт^IX, который в ящиках привез в Ашбах ценные картины и рисунки. В джипе Бен и Маккей со своим заключенным направились через сельскую местность к замку. На неожиданном свидании Габершток и его жена упали друг другу в объятия и заплакали. «Никто не промолвил ни слова. Это была очень трогательная сцена», – написал Бен. Госпожа Габершток все еще молча пожала Бену руку. Барона не было – его арестовали несколькими днями ранее. Бен сказал супруге барона, что они займут три комнаты и какое-то время погостят в замке.

Из окна комнаты он видел «прекрасную лужайку и сад». Бен спал на «великолепной перине», прогуливался по мягким ковровым дорожкам и разглядывал мрачные картины на стенах– более воодушевляющее искусство явно скрывалось в ящиках Габерштока и Гурлитта. Проточной воды не было. Он предпочел бы двухкомнатное бунгало с горячим душем старому замку, иронизировал он в своем письме Гертруде. На званый ужин явилось около десяти других гостей. Они были «любезны и умны»; изысканная беседа проходила в основном на английском языке. Около полуночи госпожа Габершток открыла несколько бутылок благородного многолетнего шампанского, чтобы отпраздновать возвращение мужа. В два часа Бен улегся на свою перину. Маккей и другие несокрушимые выпивали до шести утра. На следующий день Бен отправил Габерштока «на работу». Он попросил его собрать свои документы. Кроме того, он допрашивал «другого антиквара», который остановился в замке; вероятно, Гурлитта. Разглядывая изысканные коллекции, он жалел, что не учил эстетику основательнее, поскольку «завидовал энтузиазму ценителей».