Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - [8]

Но мальчик уже сладко потянулся в кровати, перевернулся на другой бок, подложил себе под щеку кулачок. «Ну вот опять», – подумалось Елизавете Иларионовне. Она зябко передернула плечами, хотя в комнате было жарко натоплено.

– Мам, расскажи про прадедушку Ивана Михайловича, – сонно пробормотал Ванечка.

– Прапрадедушку, – поправила мать. – Да я же тебе уже сто раз рассказывала…

– Ну, расскажи сто первый. Пожалуйста.

Мать вздохнула.

– Ну ладно… Давным-давно, в царствование государя Александра Освободителя, когда еще ни тебя, ни меня не было, а папа твой был вот такой, как ты сейчас, жил в Орле твой прапрадедушка – Иван Михайлович Немытов. Был он богатым-пребогатым купцом, многие миллионы имел. Но не за то весь город его знал и любил, а за то, что был Иван Михайлович человеком праведным…

Мать сделала паузу, потому что знала: здесь Ваня обязательно спросит, а что такое праведный человек. Хотя и знал об этом давным-давно. Но таков был их ритуал.

– Мам, а что такое праведный? – пробормотал малыш, засыпая.

– Это значит, что Иван Михайлович вел в миру жизнь благочестивую, – улыбнувшись, ответила мать. – Каждый день бывал в храме. За все удачи и неудачи в делах благодарил Господа. Щедро жертвовал храмам и монастырям, да не так, как иные – чтобы все об этом знали да хвалили его, а так, чтобы никто не догадывался, что это он… Если какой паломник приезжал к нам в Орёл, то знал, что смело можно идти в дом к Ивану Михайловичу и проситься у него на ночлег – пустит, накормит, спать уложит и гостинцев даст. Говорил он мало, избегал праздности, время проводил в молитве, трудах и чтении Священного Писания. Роскоши не терпел и во всем держался обычаев нашей русской старины: и в платье, и в мебели, и в экипаже… А уж народ-то к нему шел чередой – конца-краю не было. Шли за советом, как к старцу…

– А почему прапрадедушка таким стал? – чуть слышно спросил Ваня; он уже ровно посапывал, засыпая, но чуткий слух мальчика продолжал воспринимать рассказ.

– А потому что родился он у благочестивых родителей и читать научился по Священному Писанию… вот как ты. И еще в юности сподобился Иван Михайлович встретить духовных отцов, которые вели его по жизни. Сначала схимонаха Афанасия, потом схимонаха Моисея. А потом уж его водительством занялись великие Оптинские старцы – иеросхимонахи Лев и Макарий. И таких высот достиг Немытов под их руководством, что уже в конце концов отец Макарий даже и не знал, что и сказать ему, когда Иван Михайлович спрашивал у него совета, как лучше молиться. Говорил ему только: держитесь смирения. Сам Амвросий Оптинский об этом рассказывал…

Мать примолкла на минутку, вгляделась в лицо сына. Не понять, заснул или нет.

– А дальше что было?.. – вдруг спросил Ваня, будто и не спал.

– А дальше Иван Михайлович принял монашеский постриг. Был он уже тогда очень старым, 88 лет. Принял малую схиму и через три недели преставился. И весь город его хоронил. А было это в светлые пасхальные дни 1875 года. Года, когда я только родилась… И у всех на душе была радость, что наш орловский молитвенник молится теперь у Престола Господня…

– Я тоже вырасту и буду монахом, – прошептал Ваня в ответ. – Меня же тоже зовут Иван Михайлович, как прапрадедушку…

Мать улыбнулась. Ваня засыпал, сон влек его далеко-далеко от окраины Орла…

Орёл, июнь 1917 года

– …Тп-р-ру… – раздосадованно произнес кучер-монах, придерживая лошадей. – Ну что ж ты будешь с ними делать-то, а?..

Епископ Орловский и Севский Серафим привстал и наклонился к окошку в передней стенке архиерейской кареты:

– Что там такое?

– Да солдаты опять, Ваше Преосвященство, – обреченно отозвался кучер. – И тут, вишь ты, митинг у них. Ну чисто все улицы заполонили, ни пройти не проехать…

И точно, прямо по пути кареты на мостовой бушевал импровизированный солдатский митинг. Был виден коряво намалеванный на куске красного кумача плакат «Война до победнаго конца!» Высокий одноглазый ефрейтор, взгромоздившись на невесть откуда взявшуюся бочку, кричал на всю улицу сорванным, полубезумным голосом:

– …ушла в прошлое проклятая царская армия, где офицеры-кровопийцы гнали нас на бессмысленную бойню! Сейчас война, которую ведет Россия, – это война за идеалы леворюции, народной правды, свободы и демократии! Да здравствуют наши братья в окопах, грудью закрывающие путь германскому имперализму! Да здравствует наш любимый народный вождь – товарищ Керенский!..

Серая шинельная толпа взревела от восторга и зааплодировала.

Вздохнув, владыка Серафим уселся на место. Кучер уже несколько раз пытался ехать в обход, но, как заговоренный, все время натыкался на какие-то митинги. «Впрочем, а где сейчас в России не митингуют? – с болью подумал епископ, глядя в окно на заплеванную шелухой семечек булыжную улицу. – Вся страна сошла с ума, от площадей и проспектов до последних задворок…»

В Орёл временно управляющий епархией 36-летний епископ Серафим прибыл лишь несколько дней назад. До этого он на протяжении девяти лет служил в Польше – сначала наместником, а позже настоятелем Яблочинского Свято-Онуфриевского монастыря, ректором Холмской духовной семинарии, а после того, как Польшу захватили германцы, находился в своей родной Москве. И вот теперь – новый, незнакомый город в центре России, новая епархия… И люди, разгоряченные, взбаламученные случившимися в стране переменами. В феврале в Петрограде произошел переворот, и то, что казалось незыблемым, само собой разумеющимся, мгновенно перестало существовать. Не было больше царя, место его заняло некое Временное правительство. Его никто не выбирал, и на какое именно «время» оно пришло, было неясно. Но подробности никого и не интересовали. Главное – теперь можно было митинговать на каждом углу под разными лозунгами (от «Долой войну!» до «Да здравствует вой на!»), кричать об идеалах свободы и демократии и яростно обличать тех, кто эти идеалы якобы не поддерживал…