Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - [6]

Белые пряди на висках совсем еще нестарой Елизаветы Иларионовны появились после смерти мужа. Михаил Дмитриевич сгорел от воспаления легких в июне 1912-го, не дожив и до пятидесяти. С тех пор любая хворь в доме Крестьянкиных воспринималась остро. Тогда ведь тоже все начиналось с простого кашля…

Поговорить с отцом Николаем Елизавета Иларионовна собиралась уже давно. А вот на сегодня даже договорилась. Но, видать, задерживается батюшка на требах. Ну и слава Богу, значит, так нужно. Не выходит так, как хотелось, – хороший повод подумать о смирении, произнести краткую молитву: «Господи, Тебе все ведомо, сотвори же со мной, как изволишь».

Говорить мать хотела о младшем сыне, Ване. Вот уже несколько месяцев, как он прислуживал в Ильинском храме. И все это время Елизавета Иларионовна нарочно не подходила к отцу Николаю с вопросами, а сам он беседы о сыне с ней не заводил. Значит, присматривался, делал выводы. Но теперь-то уж время пришло. Сама-то о сыне мать выводы сделала, но было важно, что скажет умудренный опытом, уважаемый всем Орлом отец Николай Азбукин. Недаром он не только заведовал одноклассной церковно-приходской школой, которую закончил Ваня, но и Кирионовским домом призрения для больных священнослужителей, входил в совет епархиального женского училища, был законоучителем в 3-м приходском мужском училище…

Торопливо накинув душегрейку, Елизавета Иларионовна снова выметнулась на темную Воскресенскую, пробежала наизусть выученные сажени до соседнего храма. И – на сердце сразу потеплело – тут же приметила осанистую, плотную фигуру отца Николая с саквояжем в руке; он как раз подходил к храму с противоположной стороны, от Задней Песковской. Рядом с кадилом в руках семенил мальчик-пономарь – самый младший из Крестьянкиных, Ванечка.

К священнику, опираясь на трость, заковылял поджидавший его раненый офицер из лазарета – совсем молоденький прапорщик. Отец Николай благословил его, сказал что-то краткое, но такое, отчего офицер смущенно заулыбался и закивал. А отец протоиерей сразу направился к женщине, смиренно застывшей у церковной ограды.

– Елизавета Иларионовна, прошу простить, помню, что мы с вами договаривались о встрече… Да в двух домах трапеза затянулась, грех было хозяев обижать. Давайте пройдем да поговорим. – Отец Николай обернулся к маленькому пономарю. – А ты, Ванечка, ступай домой, все на сегодня уже.

В полутьме Елизавета Иларионовна успела заметить, что на лице младшего отразилось бесхитростное разочарование, но это выражение тут же исчезло. Ваня склонился под благословение и только после этого повернулся к матери:

– Мамочка, прости, что меня так долго не было. Но ты не волнуйся, я сейчас и с Пашей посижу, и с Серёжей…

– Не надо, с ними уже Костя. Иди отдыхай. Я тоже скоро приду. – Мать торопливо обняла сына и поцеловала его в теплый, несмотря на ледяной ноябрьский вечер, лобик.

В трапезной подали чай. После молитвы отец Николай утомленно присел на лавку, пристально взглянул на гостью спокойными добрыми глазами.

– Догадываюсь, о чем вы хотите со мной говорить… Наверняка о Ване?

– Да, отец Николай… – Елизавета Иларионовна перевела дыхание. – Я нарочно все это время к вам не подходила, не спрашивала. Чтобы вы присмотрелись, увидели, поняли… Ну а теперь уже чувствую – можно спросить. Ну как он… служит-то?

Отец Николай улыбнулся, неторопливо поправил наперсный крест.

– Знаете, скажу вам откровенно. Я многих ребят-пономарей на своем веку перевидал, в том числе и двух своих сыновей. И вот из них всех Ванечка – самый… не скажу лучший, скажу другое слово – удивительный. Ведь многие дети-то стихарь надевают зачем? Чтобы перед сверстниками пощеголять да о себе подумать получше, погордиться – дескать, я вот к святыне допущен, не то что вы… А он – нет. Для него служение – великое счастье, честь, радость, причем не земная радость, а небесная. Я ведь наблюдаю за ним внимательно. И вижу: как он сияет, когда приходит в храм, начинает убирать понемножку, свечи возжигает; как запивку готовит, как плат подает… И вот это сияние у него какое-то постоянное. У других – нет. Дети есть дети, они и пошуметь могут, и полениться, и забыть что-то. А он полностью сосредоточен на послушании. И что самое главное, со временем это не проходит. Ни через неделю, ни через месяц, ни через три… Как будто он в первый раз в храм вошел.

Мать со счастливым вздохом повернулась к иконе Спасителя в красном углу и осенила себя крестным знамением.

– Слава Тебе, Господи… Я ведь, отец Николай, еще годика в четыре приметила, как он к Церкви тянется. И не просто тянется, как любой ребенок – к красоте, иконам, пению клиросному… а всей душой стремится. Сдох цыпленок во дворе – так он плакал над ним часа два и потом «христианское погребение» ему устроил, «отпел» как положено… Мышат кормил – милостыню им подавал… Ходили мы в гости, так там на стене висел портрет архиерея – красивый, с орденами… И Ванечка как сел против этого портрета, так и не оторвать было весь вечер – все любовался им. А потом упросил меня сделать ему «кадило» из консервной банки, «епитрахиль» из полотенца – и как давай «служить», да без всяких ошибок!.. Я ему помогаю, а саму сомнения разбирают: грех ведь такая игра…