Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - [7]

– А это не игра, это его жизнь, – серьезно заметил отец Николай. – И препятствовать, если все серьезно, не нужно. Если легкомыслие появится, улыбка – тогда пресекать немедленно…

– Да сейчас-то он уже так не играет. А не останавливала потому, что и впрямь видела – не игра это, а что-то большее, вот как вы сказали – жизнь… В молитвах-то своих он воинов поминал, за Отечество на поле брани живот свой положивших…

Отец Николай и Елизавета Иларионовна осенили себя крестным знамением. С осени 1914 года вела Россия Великую войну, и конца-краю ей пока не предвиделось. Уже два года как Орёл был переполнен ранеными, серые шинели стали необходимой и печальной частью городского ландшафта. В городе размещалось тридцать три лазарета…

– А потом, когда увидел в соседнем приходе ровесника-пономаря, уже не отставал: тоже хочу, – продолжала Елизавета Иларионовна. – Стихарик ему сначала одолжили, да через неделю отдавать пришлось, вот уж слез-то было… Слава Богу, гробовщик Николай Соболев помог: сшил стихарик из золотой парчи. И уж как радовался-то он, когда ваше благословение получил, когда хиротесия была! Еще владыка Григорий тогда внимание на это обратил…

– Помню, помню, – улыбнулся отец Николай.

– А когда племянница ко мне в гости приходит, матушка Евгения, он обязательно ее клобук на себя примерит, – продолжала Крестьянкина. – И даже сказал однажды: я, мол, тоже буду монахом и обязательно в вашем монастыре! Ну, и насмешил всех тогда – Введенский-то монастырь женский…

– Да, и мне он про монашество говорил, – кивнул отец Николай. – Как-то указали ему в шутку на девочек в храме и говорят: выбирай невесту, поближе побогаче стоят, подальше – победнее. А он в ответ: мне невеста не нужна, я – монах…

– А еще такое… уж не знаю, как и сказать… Словом, иногда он говорит что-то, как будто знает об этом заранее. И не всегда понятное. Страшно тогда становится, – закончила мать почти шепотом.

Оба помолчали.

– Помнится, Елизавета Иларионовна, вы мне рассказывали, что когда-то, совсем еще маленьким, Ванечка чуть не умер… – после паузы негромко произнес отец Николай.

– Было такое, – дрогнувшим голосом отозвалась мать. – Совсем он слабеньким был, умирал просто… И я над его кроваткой забылась от усталости. А потом гляжу: святая великомученица Варвара надо мной. Указывает на Ванечку и спрашивает: отдашь его мне? Я руки к святой протянула… и проснулась.

– …А наутро он выздоровел, – продолжил отец протоиерей. – Так вот, святая Варвара действительно Ванечку у вас забрала. И она его теперь по жизни и ведет. Не такой он, как все, – это уж понятно. И вам теперь нужно очень внимательной быть – и к нему, и к себе. Не возгордиться, не успокоиться… И следить за тем, чтобы и Ванечка не почувствовал эту свою особенность, не упал, еще не успев подняться. Битва-то за наши души – она ежеминутно идет. И дома, и здесь, и в алтаре. Так что ответственность на вас огромная. Впрочем, вам о ней рассказывать не приходится, все ваши детки людьми растут… Ну а Ванечка даже среди них выделился. А по поводу того, что он иногда говорит… – Отец Николай снова помолчал. – Известно, что дар рассуждения Господь иногда дарует и малолетним. Но и тут – не будем забегать вперед…

Елизавета Иларионовна подняла на отца протоиерея полные счастливых слез глаза.

– Спаси Господи, отец Николай. Мне оттого на душе тревожно и было, что понимаю: не такой он, как все…

– Ну конечно, не такой, – улыбнулся отец протоиерей. – Это у него на роду написано, по имени ясно. Иоанн – это ведь «благодать Божия», а Крестьянкин – это ведь от «крестьянки», а кто такая крестьянка? Христианка…

…Маленький домик в два окна на Воскресенской уже отходил ко сну. Отзвучало вечернее правило, тяжело, со всхлипами дышали в полудреме больные дети, гулко кашляла Таня. Ворочался на своей кровати и нервно вздыхал вернувшийся со свидания Саша – наверное, дела с барышней подвигались не очень… Трепетало пламя лампадки перед семейной иконой Крестьянкиных – большим «Знамением Божией Матери». Красные отсветы ложились на большой застекленный фотопортрет государя Николая II на стене.

Мать по очереди склонялась над спящими детьми, благословляя их на ночь. Убрала с полу лежавший рядом с Костиной кроватью смятый номер «Искр», открытый на странице «Герои и жертвы Второй Отечественной войны»: «Опять про войну читал… И когда ж она кончится-то уже?» Склонилась и над Ваней. Его волосики смешно разметались по подушке.

– Я не сплю, мам, – еле слышно пробормотал он, не раскрывая глаз.

– Спи, спи, Ванечка, поздно уже.

– А я всегда так, когда с отцом Николаем по требам похожу… У меня потом еще долго-долго перед глазами все стоит: как служим, как люди радуются…

Елизавета Иларионовна присела на краешек кровати, погладила сына по голове.

– А ты представляй себе, что вокруг темно и тихо, вот и заснешь.

– А скоро вокруг и будет и темно, и тихо, – отозвался Ваня, по-прежнему не раскрывая глаз. – Ни колоколов, ни храмов…

Мать вздрогнула. Голос шестилетнего сына звучал по-взрослому устало, спокойно, как будто он точно знал, о чем говорит.

– Ванечка… да что ж ты такое говоришь-то? Почему это?