Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - [17]

…В 1922 году на Русскую Православную Церковь обрушился одни из самых тяжелых ударов, которые она переживала за свою историю. Под предлогом помощи голодающему Поволжью власти начали массовую кампанию по изъятию из храмов «церковных ценностей». В связи с этим Ленин писал Молотову 19 марта 1922-го: «Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». В Орловской епархии эта кампания началась в конце апреля, и до июля из храмов города большевики изъяли 169 пудов серебра, 2 фунта золота, 18 фунтов меди, 25 фунтов жемчужного шитья, 147 алмазов. А на какие цели шли эти ценности, с циничной откровенностью написал один из главных теоретиков большевизма Николай Бухарин: «Мы ободрали церковь как липку, и на ее «святые ценности» ведем свою мировую пропаганду, не дав из них ни шиша голодающим».

Верующие как могли сопротивлялись кощунственным реквизициям. Возглавил это сопротивление мужественный Орловский владыка епископ Серафим. В итоге он был арестован, и 18 июня 1922 года в клубе железнодорожников «Броневик» начался показательный суд над владыкой. Он продолжался три дня. Клуб не мог вместить всех желающих, люди стояли в проходах, сидели на корточках вдоль стен. Курили, щелкали семечки, с любопытством таращились на обвиняемого… А тот с непроницаемым лицом выслушивал и истерические речи прокурора, и откровенную клевету подкупленных свидетелей. Ване, который тоже просиживал на этом судилище два дня подряд, временами казалось, что он присутствует на каком-то процессе древних времен, когда язычники издевались над первыми христианами… И сам владыка – бледный, спокойный, с глубокими, будто исплаканными темными глазами – временами казался ему похожим на Христа, в особенности когда он коротко, одной-двумя фразами отвечал обвиняющим его «пилатам». Ваня кусал кулачки, чтобы не закричать в голос, и не замечал, как слезы катятся по его лицу, капают на залатанную мамой рубашку…

В итоге епископ Серафим был приговорен к семи годам тюремного заключения. Епископу Елецкому Николаю (Никольскому), которого судили вместе с ним, дали три года тюрьмы. В тот вечер, 20 июня, Ваня долго и безутешно рыдал дома. Его не могли успокоить ни мать, ни сестра, ни братья. Где же справедливость на свете?.. Почему на целых семь лет владыка будет оторван от своей паствы?.. На эти вопросы у него не было ответа. Не помогала и молитва…

Процесс над владыкой Серафимом был «эхом» второго главного удара, который был нанесен по Церкви в 1922 году. Убедившись, что «сломать» ее простым напором не удастся, большевики разработали хитрый план, заключавшийся в том, что Церковь взорвут изнутри сами священнослужители. Для этого был запущен целый проект «Живая церковь», или «Обновленчество». Внешне – как будто прежняя церковь, те же священники, те же молитвы. А на деле – государственный институт, для которого во главе угла был не Господь Бог и не Его заповеди, а Советская власть. Обновленцы выступали за сильное упрощение богослужений, упразднение монастырей, переход на григорианский календарь, разрешение браков архиереям и вторых браков священству, а главное – за упразднение Патриаршества как «монархического и контрреволюционного способа управления Церковью». Пользуясь полной поддержкой власти, обновленцы в течение второй половины 1922 года смогли захватить две трети из 30 тысяч российских храмов. Патриарх Тихон был заключен под домашний арест и валу этого бесчинства противостоять не мог…

Верующие Орловщины болезненно переживали раскол. Обновленческую Орловскую «епархию» возглавил престарелый архиепископ Леонид (Скобеев). Почти все православное духовенство города и губернии перешло в обновленчество. Растерянным, сбитым с толку людям казалось, что так Церковь удастся сохранить от полного уничтожения. А тех, кто остался верен Патриарху, начали называть «тихоновцами».

Ваня Крестьянкин искренне пытался разобраться и в том, что происходило в Церкви, и в своих собственных чувствах. Ядовитая путаница, творившаяся вокруг, волей-неволей подтачивала уверенность в силах, отнимала душевный покой. Как жить, если даже родной Ильинский храм, храм, где венчались его родители, где крестили его самого, где впервые надел он пономарский стихарь, стал обновленческим, перешел в раскол?.. Мама успокаивала, утешала, пыталась найти нужные слова:

– Сыночек, так Богу угодно. Он плохо не сделает. Видно, так надо. По грехам нашим и получаем…

Но душевная смута не отступала. Он не спал ночами. Клевал носом на уроках в школе. Да и там было не легче, в особенности, когда учительница начинала высмеивать «поповские бредни» или рассказывать, сколько церковного золота спрятал у себя дома епископ Серафим…

В одном только Ваня был уверен: пусть даже все вокруг перейдут в ересь обновленчества, сам он не отступится. Пусть те, у кого нет совести, идут в «советскую» церковь. А для него все решено. Вырезанная из какой-то газеты фотография Патриарха Тихона лежала на тумбочке рядом с его кроватью. И когда становилось особенно тяжело, мальчик вглядывался в его простое, усталое лицо, словно озаренное идущим изнутри светом. Ну, тебе тяжело, а Патриарху в сто, в тысячу раз тяжелее. Он арестован, в любой момент под любым предлогом его могут подвергнуть пытке, убить, расстрелять… Какой мукой страдает он, зная, что по всей России торжествуют свой праздник раскольники, что захватываются храмы, что с амвонов вещают «священники»-самозванцы, которые, «чтобы быть ближе к народу», могут закурить в алтаре или ввернуть в проповедь матерное словцо!.. «Не сдавайся, как не сдаюсь я», – словно просили глаза Патриарха. И тогда тьма отступала. Нет, Церковь никому не победить, и врата ада не одолеют ее…