Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине) - [16]

Дорога переваливалась с холма на холм, вот уже и колокольни громадных болховских соборов остались позади. Мужик-возница, подхлестывая коня, вяло обсуждал что-то с Василием; Ваня прислушался: что-то про польский фронт, про Врангеля… Все это шло мимо, не задевая сознания. Он пытался осмыслить то, что говорил ему прозорливец отец Георгий… «Вот ты всем и будешь помогать, и долго-долго» – это что значит?.. Удивительный он все же человек. Вроде простой сельский батюшка, а столько в нем силы, и добра, и любви ко всем. А как его любят люди!.. В чекряковском храме Ваня в какой-то момент почувствовал, что волны этой любви наполняют его всего, текут по жилам – горячие, легкие. Подходя к Причастию, он заплакал… «Источника безсмертнаго вкусите», – пели вокруг, и ему казалось, что поют только для него одного…

Десять лет ему. Первый год, когда день рождения совпал со Светлым Христовым Воскресением. В прошлое ушла та страна, в которой он родился на свет, в которой был младенцем. Что-то будет впереди? И кем быть ему, мальчику, которого качает, баюкает сейчас крестьянская телега между Болховом и Орлом?.. И неужели то, что увидел отец Георгий, и то, что иногда видит он сам – так же, как видятся промельки синего неба в прорехах свинцовых туч, – все это сбудется, все это правда, более того – Истина?..

– …э-э, да ты совсем спишь, – прогудел где-то в вышине чей-то добрый голос. Губастое лицо, ржаные волосы – Василий Москвитин. – Приехали, Орёл уже.

И точно, под колесами телеги гремел орловский булыжник. Телеги ехали как раз в нужную ребятам сторону – к рынку, находившемуся в начале Воскресенской улицы. В ответ на попытку паломников расплатиться возница только отмахнулся:

– Да вы ж от отца Николая, что ж я, не понимаю, что ли.

Размякшая от летней жары Воскресенская была людной только здесь, у рынка; чем дальше к окраине, тем меньше людей попадалось навстречу. У дома Крестьянкиных несколько мужиков, парней и девчат столпились в кружок, явно рассматривая кого-то. Издалека завидев столб пыли, поднимавшийся оттуда, Саша Москвитин усмехнулся:

– Афанасий Андреич метет. Ну и народ тут же, а как еще.

Афанасием Андреевичем звали орловского юродивого. Появился Афанасий Сайко в городе совсем недавно, жил на колокольне Богоявленского храма; болтали, что вышел из лагеря, где какое-то время сидел. Высокий, с окладистой черной бородой, он в любую погоду ходил в какой-то чудной домотканой свитке и грубых штанах, на ногах носил калоши поверх носков, а на шее – вафельное полотенце, будильник и нательный крест.

А еще он предсказывал будущее – не явно, а иносказательно, чудно. Чаще всего совал человеку в руку мелкие предметы: щепочку, спичку, стекляшку, камешек, вырезку из газеты. В каждом таком даре был глубокий смысл, иногда открывавшийся человеку сразу, а иногда – годы спустя. Говорил тоже коротко и чаще всего неясно. Но люди ходили за ним по пятам в надежде выспросить что-то главное, узнать о том, как им строить свою жизнь.

Сейчас Афанасий Андреевич мел улицу, словно обычный дворник. Такое бывало с ним нередко. Шуровал метлой по панели, так что пыль столбом стояла, а окружавшие его люди чихали не переставая. И сурово приговаривал себе под нос одно и то же:

– Кайся, кайся, окаянный грешник…

– Гляди, у него какой-то футляр за плечами болтается, – приглядевшись, удивленно сказал Саша Москвитин.

– Так он же на войне музыкантом был, – пояснил Василий.

Ребята подошли поближе. А юродивый, к их изумлению, вдруг прекратил мести и направился прямо к ним, точнее – к Ване.

– А, вот ты где, – добродушно прогудел Афанасий Андреевич, как будто ждал именно его, и скинул с плеч непонятный черный футляр. – Держи, это тебе.

Ваня, ничего не понимая, коснулся пальцами темной кожи.

– А… что это?

– Варшавская консерватория, гусарский полк, драгунское сукно, – загадочно ответил юродивый и подмигнул.

Мальчик осторожно открыл футляр. На красном бархате лежала маленькая скрипка.

– Приучайся решать задачи, ищи сродственность между предметами, – серьезно произнес Афанасий Андреевич, глядя Ване в лицо, и… подхватив метлу под мышку, бодро зашагал прочь от дома Крестьянкиных. Озадаченные свидетели сцены бегом бросились за ним.

Ребята недоуменно рассматривали странный подарок.

– На кой она тебе? – пожал плечами Саша. – Играть ты не умеешь. Разве что на хлеб сменять, так и то – кому она нужна?..

– Не-ет, тут другой смысл, – покачал головой Василий. – Афанасий Андреевич просто так ничего никому не дарит. Значит, она Ване зачем-то пригодится, как-то поможет ему в жизни. А вот как – это уж Господь управит…

Орёл, ноябрь 1922 года

Дождь затеялся с утра; нудный, холодный, он мелкими нитками касался лица, насквозь пропитал и картуз, и перешитую из френча старшего брата курточку, усеял всю Черкасскую улицу унылыми лужами, отражавшими такое же унылое серое небо. Лица людей, толпившихся у паперти храма Успения Божией Матери, были вроде бы под стать погоде – измученные, серые от плохого и редкого питания, постаревшие раньше времени. Но в глазах промелькивали и надежда, и радость. Люди ждали прибытия епископа Елецкого Николая. Над Черкасской, над всей южной окраиной Орла лился торжественный благовест, предвещавший скорую встречу архиерея…