Свидетель - [84]

— Чужестранец был в лиловом тюрбане. Солнце всходило, и в его лучах засияла на тюрбане брошь, так засияла, что я чуть не ослеп, — скрипел и покашливал старик-брамин.

— Вот в этом? С этой брошью? — обвинитель поспешно достал из складок накидки потерянный Матхуравой тюрбан.

— Да, да! — затряс головой старик. — Всё так.

Шудра снова яростно указал на ювелира.

— Вот они, доказательства! Он, мерзавец, похитил мою невесту, почти жену, и держал ее у себя много месяцев, насиловал и мучил! Ювелир женился на ней, не имея права, и только потому, что испугался возмездия по закону, когда я нашел его! Он бросился на меня, как бешеный тигр, все вы знаете, что такое тигр-людоед, выходящий в деревню! Он ударил меня мечом в живот! Стал кидаться на людей…

— Достаточно, — сказал пучеглазый жрец.

Но шудру было не остановить, он кричал в запале:

— Я требую справедливости! Я молю о справедливости мудрейших судей! Я требую смерти для этого тигра-людоеда!

— Что ты скажешь в свою защиту, Матхурава, сын Капура? — спросил пучеглазый.

У ювелира пересохло в рту, он облизнул губы и поднял руку.

— Я возражаю! Я женился на Соне… Да, я взял ее в жены, нарушив законы дхармы в том что касается варн, а не в том, что касается брака. Вы знаете, почтенные Махаматры, что умыкание невесты и женитьба на ней силой называется ракшаса, но тоже не исключается законом Ману. Что же касается удара мечом, скажу: согласно дхармашастрам, если совершено насилие в защиту жены, оно не считается грехом и преступлением. Я грешен лишь в том, что женился, потому я готов понести наказание и быть изгнанным из своей варны.

Толпа зашумела. Возмущенные возгласы, оскорбления летели в сторону ювелира, пока стражники не приструнили присутствующих.

Встал старший жрец. Воцарилась тишина. Матхураве казалось, что все слышат, как от голода и страха у него урчит в животе, но это было не так унизительно, как во всеуслышание признать себя неприкасаемым, в мгновение ока превратиться из человека в пса.

— Согласно закону, женщина не может быть свидетелем в суде, «вследствие непостоянства женского ума», но обстоятельства дела требуют, чтобы мы выслушали и ту женщину, о которой ведется спор, — он махнул стражникам: — Прадештары, приведите Сону, дочь кожевенника!

Сердце Матхуравы сжалось, а потом заколотилось нещадно в ожидании.

Люди вытянули шеи в сторону высоченных резных дверей. Они распахнулись, и в сопровождении дюжих стражников в зал вошла маленькая фигурка, закутанная в голубой платок. Сона! Всё существо Матхуравы потянулось к ней.

Она остановилась на отдалении и склонилась в глубоком поклоне перед брахманами, но не открыла лица. Впрочем, взволнованному ювелиру было достаточно и ее глаз, этих прозрачных черных бриллиантов под прекрасными дугами бровей. Как же она была сейчас напугана, переполнена отчаянием и робостью! Матхураве вдруг стало стыдно, что стоит перед ней такой — униженный, в цепях, что он не может, не имеет права спрятать ее за своей спиной от любопытных, жадных, пошлых взглядов мужчин. Сона лишь раз мельком глянула на него и отвела глаза, замерев в ожидании вопросов.

— Скажи, презренная, — начал пучеглазый жрец, — бежала ли ты добровольно с ювелиром Матхуравой?

— О нет, — смущенно ответила она, — он похитил меня, забрал против воли. Я просила и плакала, но он не послушал.

— Отчего ты не открываешь свое лицо, неприкасаемая? — недовольно спросил старший жрец.

— Мне стыдно, о, почтенный брахман.

— Ты стыдишься прелюбодеяния своего?

Сона вздрогнула, а Матхурава так сжал кулаки, что зазвенели цепи на кандалах.

— Ювелир взял меня против воли, — чуть не плача, сказала она. — Он знал про дакшину, знал, что я предназначена другому по велению отца и общины. Все эти месяцы он унижал меня и насиловал. Держал взаперти и не давал увидеть солнце, издевался…

Сона все-таки разрыдалась.

— Как же… — вырвалось недоуменное и обиженное у Матхуравы.

Но прадештар толкнул его, и мужчина замолчал, слушая обвинения любимой и чувствуя, что его душа умирает с каждым ее словом, сворачивается, словно скисшее молоко, попавшее на огонь, в тысячу крошечных комочков. Казалось, его резали по живому — так это было больно! Но ни зажать уши скованными руками, ни убежать, ни ударить рыдающую Сону за правду и ложь он не мог.

Словно в тумане Матхурава слышал, как старик-брамин из деревни рассказывал, что община позволила шудре жениться на неприкасаемой только потому, что ее отец был чужестранцем, а не парией по рождению. За такое разрешение крестьянин заплатил вдвое бóльшую дакшину на благо деревни и принес самую щедрую пуджу богам, а свадьба была назначена на следующий, после похищения, день. Своим беззубым дряблым ртом брамин поведал, что отец Соны умер, не пережив позора, и просил жестоко покарать похитителя. Всего месяц назад умерли то ли от голода, то ли от непонятной болезни сестры похищенной и брат.

Ювелир видел, как при этих словах Сона опустилась без сил на пол, слово ее не держали ноги, и затряслась в рыданиях. Но Матхурава не жалел ее больше, потопленный обидой и безмолвным, отравляющим кровь гневом.

Выслушав всех и посовещавшись, судьи-брахманы встали. Стражники заставили подняться и Сону. Старший жрец объявил громко и четко: