Свидетель - [20]

Советник благосклонно кивнул. И Матхурава продолжил нараспев рассказывать о необычных статуях красивого города, о снежных пиках, о трудностях дороги и поиске «чудеснейших» рубинов — этих царей среди самоцветов, наделенных особой магической силой, дарующей власть над людьми, ракшасами и страхами, что те насылают…

Матхурава знал, что покупатели падки на необычные кристаллы, и потому наделял каждый корунд цветистой историей. Только если раньше ювелир сам верил в сверхъестественные свойства камней, теперь был уверен, что лжет. Ни золотая нараватна, ни набитый плотно мешочек с рубинами, ни заговоренный перстень, не помогли ему справиться с напастью.

Ювелир не сомневался ни секунды, что демоны-асуры подчинили его волю, ведь никогда еще он, уважаемый вайшья, не был так слаб перед желаниями. И эта слабость, будто болезнь, подтачивала его изнутри, ибо избавиться от похищенной красавицы у него не хватало духа. Юная Сона была так сладка, что даже слезы ее опьяняли, тогда как робкие прикосновения и редкие улыбки просто сводили с ума.

Что до страхов… рубины не избавляли и от них. Несмотря на обилие камней в оправе и множество необработанных кристаллов в сундуках, не проходило и дня, чтобы сердце ювелира не замирало — вдруг домашние прознают о закрытой на семь замков неприкасаемой.

Он стал нелюдимым, отослал мать ко второму брату, подарил отдельный дом с лавкой младшему, разогнал слуг, оставив только самых преданных и неразговорчивых: старика Гупту и кухарку. Да еще пару рабов, которым в личные комнаты хозяина вход был заказан.

Матхураву постоянно пугала мысль о том, что его, многократно оскверненного связью с неприкасаемой, обратят в парию и выгонят за пределы города — подальше от людей благонравных. А если прознают, что он украл девушку вопреки воле ее отца и старейшин, грозит ему наказание такое же, как за убийство, ведь при нынешних порядках царя Ашоки даже за насилие над собственной рабыней полагалась суровая кара. И потому Матхурава тихо ненавидел: себя, Сону, людей вокруг и даже самого царя. Впрочем, покупателям об этом знать не полагалось, им нужны были сказки. А Матхураве — деньги.

— Пожалуй, я закажу у тебя перстень с этим рубином, — проговорил советник, — а вот из этих сделай браслеты для моей любимой жены и серьги с павлином.

— О, мудрейший, вы, как всегда, выбрали наилучшие из камней, — поклонился Матхурава, скрывая в усах усмешку.

Он уже представлял, как рубины в сплетенной кружевом оправе из золота будут смотреться на обнаженном теле его тайной наложницы. Оскверненный сам, ювелир испытывал кружащее голову чувство мести, передавая благочестивым брахманам, заносчивым кшатриям и почтенным купцам драгоценности, запятнанные кожей неприкасаемой. Она не только дотрагивалась до них нечистыми своими руками, она носила новые украшения днями и ночами, прежде чем они попадали к заказчикам. И оттого страсть Матхуравы, напитанная желанием разделить собственный грех на всех, разгоралась еще сильнее. Пожалуй, мужчина медленно сходил с ума — не мог, никак не мог очиститься, и потому еще глубже тонул в грязи собственных пороков…

— Все хвалят твои работы, уважаемый, — заметил Чадрамупта, — говорят, что ты и раньше был искусен, но теперь нет сравнения твоим ожерельям и браслетам, не найти ничего красивее во всей Магатхе.

— Вы очень добры, о мудрейший, — глубже поклонился Матхурава.

Вряд ли те, кто хвалили искусство ювелира, могли догадаться о причине столь разительной перемены. Раньше думающий лишь о наживе, теперь он был одержим тем, как украшение будет гармонировать с нежнейшей кожей Соны, с тонкими запястьями и щиколотками, с шелковыми кудрями, с изгибами бедер. Матхурава стремился к совершенству и хотел создать изделие настолько прекрасное, чтобы оно превзошло силой драгоценных металлов и сверкающих камней чары и освободило его от болезни порочной любви.

Так или иначе, но его мысли были полны Соной. Неприкасаемая стала его апсарой, моделью и музой. Ни одна царица не поменяла столько серег и амулетов, шрингар патти, тик и хаар, ни одна простолюдинка не видела столько деревянных и глиняных украшений, сколько довелось надеть на себя золота и драгоценностей юной селянке из предгорий за эти три месяца…

О чувствах Соны ювелир не беспокоился, хотя ему нравилось то, что девушка начала привыкать к нему. Пожалуй, она бы уже перестала проливать слезы по солнцу, которого не видела, по сестрам и брату, о судьбе которых все еще печалилась, по людям вообще, если бы не внезапные перемены в настроении Матхуравы.

Как любой человек, пойманный в сеть собственного обмана, он утратил душевное равновесие. И, как у любого человека, зависящего от мнения других, у него не было шансов его вернуть. Только с наложницей он был самим собой: то презрительный, то нежный, он то отталкивал ее и бранил, то покрывал поцелуями или, погруженный в глубокую меланхолию, приходил и сидел рядом, молча. Он боялся себе признаться, что в те минуты видит жалость в глазах девушки.

Ювелир твердил ей и себе, что освободил ее от жизни, полной лишений, голода и тяжелого труда. Но Сона опускала ресницы и не благодарила — сложно было пленнице радоваться изобилию, ведь ее властелин мог так же внезапно, как осыпáл ее проклятиями среди ночи, выбросить на улицу или продать другому. Девушка не роптала, ибо чего она, неприкасаемая, могла ожидать? Богам было угодно, чтобы она родилась без прав, за пределами варн и человеческих законов, и потому должна сносить всё, чтобы в следующей жизни родиться с более счастливой дхармой, а не превратиться, к примеру, в навозного жука или жужелицу.