Свидетель - [101]

В головах я ставил маленький приёмник, взятый без спроса у одного моего друга. Мы отчаивались разобрать русскую речь в грохоте и улюлюкании глушилок, и начинали искать музыку. Через пять минут волна почему-то менялась, и приёмник одиноко звенел на столе.

Обычно я лежал ближе к стене. Однажды она внезапно крепко прижалась ко мне, и я почувствовал, что она плачет. Мне не хотелось её ни о чём спрашивать, ведь есть вещи, о которых нельзя спрашивать. Тогда я стал губами сушить её мокрые веки, чувствуя, как она успокаивается.

Мы были совсем дети, жаловались друг другу, ссорились, как дети, и надували губы, как дети, и сейчас она обнимала меня, как большой ребёнок.

Беззащитный запах волос, подтянутые к животу колени — всё выдавало в ней ребёнка, хотя мы считали друг друга совсем взрослыми.

Той ночью на улице мело, и в комнату проникал белый свет от снега, ставшего стеной за окном. Когда стало светать, она наконец уснула, уткнувшись носом в нашу единственную подушку. Дождавшись этого, я сразу же провалился в забытьё, успев подумать, что мы всё-таки украли эту ночь.

Я успел подумать, что любовь — это воровство, она вне закона, и, не украв, нельзя любить.

А утром нам опять никто не помешал, мы спали долго, а проснувшись, вышли из дома, не позавтракав.

Через два года она уехала, а ещё через год её и случайного попутчика, сидевших в автомашине у бензоколонки близ Нацерета, расстрелял в упор, прямо через ветровое стекло, какой-то палестинец.

Отчего-то я хорошо представляю, как билось в его руках оружие, и осыпался внутрь машины белый, сразу ставший непрозрачным, триплекс.

Хотя нет, у меня ещё есть надежда: будто бы один из знакомых недавно видел её в метро, а другой рассказывал мне, что столкнулся с ней у автобусной остановки.

Я верю, что она вернулась в Москву, и я непременно встречусь с ней, как только мы приедем.

Наверное, она случайно окажется на вокзале, когда я, отпихнув своего толстого попутчика, вылезу из вагона. Пусть он читает Бунина и радуется своей жизни — что нам до него?

Она будет там, думал я.

Куда она могла уехать?!

Конечно, она будет там, возлюбленная мною, как никакая другая возлюблена не будет.

До Коломны и обратно

Настал июль, и все мои друзья разъехались. Один из них уехал в Европу, другой в Америку.

Мои друзья разъехались по всему миру, а я остался в душной Москве, где асфальт не успевает остыть за ночь. Но я любил этот город и сумасшедшее лето в нём, когда одни готовятся к путешествию, а другие только что вернулись из него. Когда музыка несётся из открытых окон на старой ночной улице.

Когда невидны отложенные дела и время течёт, густое и неторопливое, обволакивая, как нагревшаяся вода на мелководье.

Угнетали меня тогда две вещи: неутомимые городские комары и отсутствие моей любимой.

Но вот она приехала и села на краешек моей кровати.

Моя любимая сняла чёрные очки и, заложив ногу за ногу, обернулась ко мне.

— Давай праздновать мой приезд, — сказала она.

И мы пошли по гостям — случайным и необременительным.

Один из моих друзей жил у сортировочного узла, и в середине ночи, уже сметаемой восходящим солнцем, мы пробирались через пути, забитые составами.

Выбрасывая вперёд сноп света, проносился одинокий тепловоз.

Пространство станции было покрыто вспыхивающими огнями семафоров — ярко-синими, красными, жёлтыми, зелёными…

Остатки ночи казались тоже зелёными, подсвеченными железнодорожным светом. Зачарованные этой красотой, мы на миг остановились, слушая пение птиц.

Она приехала, подумал я, она приехала, и теперь всё будет хорошо.

Но сразу же вновь мы зашагали через рельсы на огонёк чужой холостяцкой квартиры.

Там мы пили коньяк из пузатых бутылочек. Еды не было, она была не нужна.

Питались мы в те дни довольно странно, и часто ели в чьей-то кухне макароны под бой курантов, нередко забывали приходить домой, где в тонкой медицинской мензурке, сменяя друг друга, без нас вяли розы.

Каждый день мы смотрели на мир, будто глядели в детский калейдоскоп, где стекляшки звякают, складываясь каждый раз в новый узор — треугольники, квадраты, круги.

Однажды я, проснувшись, с недоумением рассматривал незнакомые крыши в окне.

Однажды, слушая дыхание моей любимой, я долго лежал, вспоминая.

Однажды длилось, превращаясь в когда-то. Оставив незнакомый пейзаж в окне и слушая чужое-её-своё дыхание, я вспомнил, что несколько лет назад собирался съездить в город Мышкин.

Не знаю, отчего мне так хотелось в него попасть — не знал я, где он и находится.

Наверное, мне просто понравилось его название.

Мышкин. Мыш-кин.

А может, его название надо произносить быстро: Мышкин.

Когда моя любимая проснулась, я рассказал ей эту историю. Рассказал, прибавив какую-то другую историю с запахом железнодорожного угля и горьким запахом степной дороги.

Моя любимая задумалась, рассматривая потолок.

— Поехали, — сказала она наконец.

— Куда? — не понял я.

— В Коломну.

— А почему в Коломну? — недоумённо спросил я.

— Я там не была, — ответила моя любовь.

Мы пересели из метро в электричку и прилипли к окну, разглядывая пригороды, а минуя город химиков Воскресенск, на мгновение вдохнули удушливый дым и успели увидеть поле, покрытое огромными загадочными шарами.