Свиданий не будет - [61]

На премьерном банкете Манаев, нимало не смущаясь присутствием первого секретаря обкома и в связи с этим всей областной и городской партийной элиты, произнес особый тост в честь Веры, пожелав ролей, достойных ее блистательного дарования, и успеха на лучших сценах страны. Манаев пригласил Веру на танец, а через несколько дней она получила приглашение в труппу от главрежа областного театра драмы, носившего со времен революционных двадцатых имя «Красный Прометей».

Вера отказалась: при том, что она была красавица, в театре ее звали Снежная Королева не только из-за роли, которую она играла в детском спектакле. Вера умела смотреть на окружавший ее мир немного сверху, а иногда и с каких-то парнасских или даже олимпийских высот. Щербаня она считала гением, а провинцию – платой за нежелание гнуться и приспосабливаться. Собственно, и «Звонком» она была недовольна, но Щербань убедил ее, что настоящий гений и из дерьма должен уметь сделать конфетку. Она хотела дождаться настоящего успеха, а Манаев даже не удосужился как-то прикрыть свои намерения – ведь в «Красный Прометей» приглашали только Веру, а о постановщике расхваленного спектакля Щербане словно забыли.

В конце концов за невнимание Веры к навязчивому меценату чета раплатилась по полной. Их оставили наедине со старым репертуаром, а в провинциальных театрах он обновляется быстро. При этом местные гэбэшники неожиданно прозрели и стали в каждой постановке или даже роли Щербаня находить элементы антисоветчины, диссидентские настроения, безыдейность, натурализм и так далее. Всего-навсего в течение двух сезонов муж и жена из звезд труппы превратились в изгоев, чье положение стало выглядеть хуже, чем у театрального старожила и горького пьяницы Саши Львова. Конечно, они держались. Сколько могли, делали вид, что ничего не произошло.

Первой поняла, что прежняя жизнь кончилась, Вера. «Из опального их положения она смогла извлечь выгоду, которую можно оценить только с годами, – заметила Лариса. – Вера родила Щербаню сына».

Молодого отца это воодушевило, он брался за любую работу, но относительно без проблем мог заработать деньги только на сдельщине подсобным рабочим булавинского горнообогатительного завода. Даже попытки выехать в дальние села с концертами – Щербань прекрасно читал Гоголя и Чехова, – как правило, срывались.

Наконец главреж сказал Щербаню недвусмысленно – в ответ на прямой вопрос, но наедине и на открытом воздухе: «Старик, ты же знаешь, даже если я теперь дам тебе роль в своей постановке (после „Звонка“ о „Носорогах“, естественно, можно было не заикаться – Щербань вообще не получил больше ни одной постановки), ты в ней не сыграешь. Потому что самой постановки не будет. То же и с Верой, если не хуже. Так что один вам от меня совет: уезжайте отсюда. С Манаевым вы не договоритесь, этот кот оскорблен до самых черных глубин своей, так сказать, материалистической души, а в его подчинении столько мальчиков в синих погонах, которым надо для продвижения по службе особо проявлять бдительность на идеологическом фронте, что в покое все они вас не оставят долго. Так что – уезжайте и молите Бога, чтобы Манаев не послал вслед за вами наводку коллегам, бдящим на вашем новом месте жительства».

Так или иначе, семья из города уехала в Ростовскую область, потом перебрались в Тюменскую… Лариса некоторое время переписывалась со Щербанем, потом письма от него перестали приходить, а через несколько лет она узнала, что с Верой они разошлись.

Потом, уже в годы перестройки, Щербань поставил две яркие постановки – Островского и Ростана – на малых сценах в Москве, взялся за третью – все тех же «Носорогов» с группой актеров из разных ленинградских театров – и умер внезапно от сердечной недостаточности после одной из репетиций.

– Это сейчас говорят: острая сердечная недостаточность, – заметила со вздохом Лариса, – а ведь в русском языке есть более точное по сути определение: разрыв сердца. – Да. Манаев здравствует, – продолжила она. – Постарел, конечно, но иной раз думаешь, что теперь у него власти больше, чем прежде, при коммунистах. Ну кто он был тогда? Партийный работник, направленный на укрепление КГБ в хрущевские времена. Конечно, несмотря на их партийную дисциплину, впрочем своеобразную, власти имел немало. Как они «контору» укрепляли, понятно каждому из нас…

Здесь Гордеев вновь восхитился абсолютному прямодушию этой женщины, которой было ровным счетом наплевать на то, имеет ли какие-то родственные отношения ее собеседник с людьми, причастными к этой ненавистной для нее организации. Господин адвокат таких родственников не имел, однако ему стало не очень уютно. Впрочем, мог ли он утверждать, что его мягкая оппозиционность по отношению к прежней власти была более справедлива, чем непримиримость Ларисы?!

Ведь она напомнила о том, на что он как-то не обратил особого внимания, хотя для юриста это был явный прокол. Еще на XXII съезде прожженный чекист Шелепин говорил о том, что в условиях преодоления культа личности – как красиво, как жизнеутверждающе звучит – органам безопасности надо сосредоточиться на профилактической работе, не только расследовать уже совершенные преступления, но главным образом предупреждать их.