Непосильную ношу,
Как судьбу,
Подымал на себе.
Только шаг — и, казалось, брошу
Новый вызов проклятой судьбе.
И шагал я
(К беде иль спасенью?) —
Так впервые ступают по льду —
Через сучья,
Завалы,
Коренья
Пробирался, как будто в бреду.
Как в бреду!..
Но ничто не забылось,
Хоть и круто бывало потом:
Ни брусничника малая милость,
Ни лесничего кряжистый дом.
Навсегда отпечатался в сердце
Председателя въедливый взгляд.
Никуда от него мне не деться,
Не уйти ни вперед, ни назад.
В этом взгляде прочел я такое,
Что поведать достанет ли сил!
А промолвил он вовсе простое:
Поклониться жене попросил…
* * *
Будь здорова, сторожка лесная,
Помаленьку живи, не старей!
Да хранит тебя ель вековая
С развеселой семьей снегирей!
От цветов ли,
От диких корений,
От живой ли ключовой воды
Даже меченный смертью Евгений
Выкарабкивался из беды.
Хочешь, нет, —
От затишка лесного
Подаваться настала пора.
В той сторожке оставив больного,
Выходил я опять на ветра.
Раскаленные ветры хлестали,
Смерть чернела над нами, как дым.
Жаростойкие плавились стали,
Каково ж доставалось живым!
На локтях бы дополз до Берлина!
Да не вышло.
Моя ли вина,
Зацепила под Нарвою мина…
Отпустила в деревню война.
6
Вместо деревни
Недобро
Торчали заборов ребра.
Только береза, как знамя,
Высилась —
Память деда.
Радостью со слезами
Праздновалась Победа.
Мне самому хотелось
Выть от беды, что есть мочи.
Только не терпит дело,
Больно коротки ночи.
Трав развеселой рябью
Вспыхнул край приозерный.
С ветхих подолов бабьих
Сыплются горькие зерна.
А председатель колхоза
Гильзою зерна мерит,
Бабьи считает слезы.
Верит она и не верит…
«Бросить бы все на свете,
Взять да испечь лепешки!
С голода пухнут дети,
Баб покормить бы немножко…»
Думы…
Но с губ ни оха,
Смотрит в землистые лица.
— Спробуем сами в соху,
Выдюжим, молодицы?
Мы не одни,
Подмога —
Три мужика ко времю.
— Бабы, побоитесь бога,
Их и всего-то на племя!..
Шутке смеялись строго,
Хлябко ходили плечи.
Вроде поели немного,
На сердце будто легче.
Доброе же лекарство —
Ядреное кстати слово.
Двинулось бабье царство
Горя добрать земного.
Тенью подернуло дали,
Спины дымятся от пота.
Деды не зря считали
Пашню мужской работой.
Выдохлись молодицы.
Дарья в кофточке белой
К речке спустилась напиться.
Я подошел несмело.
Дарья стоит на камне,
Тычется ветер в колени.
С этакими ногами
В самый бы раз на сцене.
Балую робким взглядом, —
Знаю, у наших строго.
Много ль солдату надо?
Ой, молодица,
Много!
Ветер испариной клейкой
Дунул — да прямо в душу.
Ворот у телогрейки,
Черт,
До чего же душен!
Руки —
И те, как лишние,
В них что-то еле слышное,
Чуткое и живое
Не находило покоя.
Руки,
Солдатские руки
Натосковались в разлуке!
* * *
Бревна ль меня укатали —
Плечи обвисли устало.
В черень висков подпалин
Солнышко ль набросало?
Только от баб глазастых
Не утаишь присухи.
Бросит словечко —
Баста!
Ходят землянками слухи,
Радуются старухи.
Слышал сам на неделе —
Бабы меня жалели:
«Вот же нечистая сила,
Мальца-то как присушила!»
* * *
Песня идет отавой
По августовским росам.
Шлепает через лавы,
Боса, простоволоса.
В реченьке зачерпнула
Пригоршней лунного звона,
Голову окунула
Клену в шелест зеленый.
Песня ноченькой поздней
Ходит под ливнем звездным,
Девичья, безбаянная,
Жаркая, окаянная!
Может, я виноватый,
Песня, перед тобою?
Как?
Подскажи солдату,
Быть со своей судьбою?
7
Задождило.
Вторую неделю
И в землянке, и в поле тьма.
Столько дел!
А я не при деле, —
Этак впору сойти с ума.
С потолка,
Словно в душу, капает.
Одиночеству счет ведет.
Темнота по-звериному лапает,
За прошедшее сводит счет.
Хоть петух встопорщил бы перья,
Из души маету пуганул!..
Кто-то скрипнул фанерной дверью,
Осторожно во тьму шагнул.
Неужели и я везучий?
Торопливо коптилку зажег.
— Ты ли, Дарьюшка? —
Взгляд колючий.
И опять между нами круча,
А казалось —
Один шажок.
Обалдело стою.
Ни слова,
Словно нечего мне сказать.
Вот бы мне да меня былого:
Этак скинуть годочков пять!
От натужного горького вздоха
Заплясала в землянке тень.
А она:
— Не подумай плохо…
Собиралась который день,
Мне сказали:
Ты видел Женьку
И как будто от смерти спас?.. —
И еще сошла на ступеньку,
Три оставила про запас.
Пересилив озноб,
Устало
Опустился на табурет.
Пережитое вырастало
И опять огнем и металлом
Все пытало,
Пытало,
Пытало,
Будто скрыл я какой секрет.
Знать, и впрямь приходилось туго:
Дарья руку мою взяла
И прижала к груди упругой.
А сама,
Будто снег, бела.
По-девчоночьи вдруг прильнула
И отпрянула.
Верь не верь.
Только взглядом шальным стрельнула
И без слов,
Словно птица, — в дверь.
8
Время воронки заносит —
Празднует жизнь над войною.
Женские слезы в колосьях
Спеют в июньском зное.
Вызрели и, что звезды,
Падают —
Слышно людям.
Бабы вздыхали:
— Не поздно ль…
Этак без хлеба будем!
Бабьи глаза влажнели,
Солнышки в них дрожали,
Солнышки еле-еле
Сдерживались на ресницах.
И на день не пожелали
Откладывать жатву жницы.
В поле до поздней ночи
Старый и самый малый.
— Охтеньки,
Нету мочи!.. —
Кто-то спиной усталой
Хрустнет
И снова в поклоне
Гнется к земле влюбленно.
Жжется стебель в ладони,
Словно огнем спаленной.
В серп, словно в месяц,
Пястью
Снова стебли заводит…
Нету страшнее власти,
Нету превыше власти, —
Хлеб половодит!
Силы лишь бы достало
Выстоять,
Не свалиться!..
Родина, ты помогала
Мне, словно небо птице.
Ты и Дарья!
Безгрешный
Взгляд ее ливнем вешним,
