Свежо предание - [47]

Звонки, звонки… Гости собирались.

«Как это она всегда знает, что нужно? — думал Костя. — Кому что сказать, куда посадить, что спросить? Я этого не знаю. Мне не хватает настоящего ума. Ум — это знать, что к чему».

Он здоровался, здоровался, а гости все шли.

Вот и Иван Михайлович. Он переоделся в черную пару — даже не в пару, а тройку с жилетом. От него пахло нафталином и парикмахерской. В обеих руках он нес большой букет пионов и преподнес его Надюше:

— В вашу честь.

Она даже руками всплеснула:

— Спасибо! Красота какая!

Где-то раздобыла вазу (Костя и не знал, что у него есть ваза) и поставила цветы в центр стола.

— За стол, пожалуйста, — сказала Надюша.

Вечер складывался удачно: все как-то сразу сели, не чинились, не церемонились, сели, заговорили.

В те первые послевоенные годы люди еще не успели привыкнуть к хорошей еде. Накрытый стол с розовой колбасой, желтым сыром, светлым сливочным маслом сам по себе был картинкой.

— Натюрморт, — сказал, садясь за стол, Николай Прокофьевич.

Все были веселы, Надюша — прелесть, Костя был счастлив.

Директор института встал.

— Товарищи, — сказал он, постучав ножом по бутылке. — Налейте бокалы! Разрешите мне поднять тост за того, которому мы все обязаны нашими достижениями. За величайшего полководца всех времен и народов, корифея науки, любимого и дорогого учителя и вождя — товарища Сталина! Ура, товарищи!

«Ура» прозвучало довольно нестройно. Все густо зашевелились, встали, потянулись друг к другу рюмками.

…Каждый чокнется с каждым. Сколько это будет раз? Число сочетаний из «n» по два. Чему равно «n»?

Здесь, кажется, двадцать пять человек. Двадцать пять на двадцать четыре, поделить на два — триста. Триста чоканий. Каждый с каждым. Пропустить нельзя.

Когда Косте было неловко, он всегда начинал считать.

Отчокались. С облегчением сели, выпили, зажевали, заговорили.

Скоро стало совсем шумно. Люди быстро пьянели — не столько от вина, сколько от хорошей еды.

— Нет, вы подумайте, друзья, — сказал Николай Прокофьевич, — если бы нам показали такой стол четыре года назад!

«Какие все милые, — думал Костя, — какие веселые».

Поднялся Юра.

— За нашего товарища. За моего друга. За нового кандидата наук Константина Левина. И пусть ему всегда будет так хорошо, как сегодня.

Костя встал. Другие тоже встали, потянулись к нему рюмками. Кто прямо через стол, кто с обходом. Фу-ты черт, глупый обычай, а трогает до слез. Юра взял его за отворот пиджака и поцеловал:

— Кажется, первый раз в жизни.

Подошел Володя. Вино в розовой рюмке вздрагивало.

— Константин Исаакович! Вы даже не знаете, что вы для меня сделали!

— Глупости, Володя! Что я такого для тебя сделал?

— Вы смотрели на меня как на человека.

Николай Прокофьевич тоже подошел — нарядный, но нестриженый. Крахмальная манишка — горбом на груди.

— Странный обычай — чокаться, не правда ли? Откуда он возник? Никогда не встречал в литературе.

— Не знаю, Николай Прокофьевич. Не все ли равно? Чокнемся!

— Ну, ученого из вас не выйдет. Ученому не может быть все равно.

— Что поделаешь? Видно, не быть мне ученым. Останусь так. Чокнемся, Николай Прокофьевич! Можно вам налить?

— Да уж налейте.

Костя взялся за бутылку. Николай Прокофьевич взвизгнул:

— Ах, что вы делаете?

— А что? — спросил Костя.

— Вы наливаете через руку. Как это можно?

— А почему нельзя?

— Юноша, вы очень необразованны. Надо бы знать, что через руку наливают только палачу.

— Вот не знал. Откуда бы мне это знать?

— А я откуда знаю? Читать надо, книжечки надо читать, молодой человек. Эх, поколение! Так и быть, чокнемся.

Вот и еще кто-то подошел с рюмкой: Надюша. Костя увидел сверху ее чистый, девичий пробор и поднятые к нему спокойные глаза.

— За ваше счастье, — сказала она.

— За ваше, — ответил Костя.

На минуту эти два счастья соединились. Тут слово взял Иван Михайлович:

— Разрешите мне от лица, так сказать, соседей и жилуправления. От лица актива. За прелестную хозяйку этого дома!

Юра кинул вопросительный взгляд. Костя покраснел, замотал головой: «Нет, нет». Гости зашуршали: «Как? мы и не знали! давно?» Надюша встала.

— Это ошибка, — сказала она без тени смущения. — Я не хозяйка. Меня попросил Константин Исаакович похозяйничать здесь только один день. И я охотно согласилась.

— Тем более! — заревел Иван Михайлович. — Тем более надо за нее выпить!

Все захлопали, заулыбались, стали пить за Надюшу.

…Звонок. Все насторожились, словно ветерком подуло. Кто бы это, так поздно?..

Нет, это Анна Игнатьевна. Вошла, роскошно декольтированная, в парчовом платье, щедро показывая мощные окорока рук.

— Купала внука! Это явление! Нет, товарищи, я знаю: все бабушки так говорят, но не могу удержаться: мой внук — необыкновенный! Какое развитие для пяти месяцев! Костя, дорогой! Дайте я вас поцелую.

Ей налили рюмку.

— Милый мальчик, милый, — сказала она и прослезилась.

— Я или внук?

— Оба.

Она чмокнула его в щеку, стерла отпечаток помады своим носовым платком и пролила вино ему на брюки.

— Ничего, это к счастью.

— Все к счастью сегодня, Анна Игнатьевна.

И правда, все было к одному — все было к счастью! Какие-то, один за другим, говорились тосты самые обыкновенные, но сегодня они звучали иначе. За науку! За будущее! Все тянулись друг к другу, чокались и пили. За науку! За будущее, черт возьми!