Светские преступления - [11]

По возвращении Люциуса из клиники мы разошлись по разным спальням, причем я настояла, чтобы он занял главную, «хозяйскую», очень уютную благодаря отделке в бело-голубых тонах и паре круглых окон-«фонарей» с видом на цветник. В ясные дни вдали за деревьями можно было рассмотреть полоску океанской глади.

Обычно Люциус не появлялся до десяти (завтрак ему подавали в постель, там же он просматривал газеты), но в это утро я нашла его спальню пустой. Спустившись вниз, я заглянула в библиотеку. Он был за своим столом, с телефонной трубкой в руке. Бросив взгляд поверх очков, Люциус жестом предложил мне сесть и вернул трубку на рычаг.

— Ну и как поживает наша именинница?

— Все в восторге от вечера.

— Плевать мне на всех! Главное, в восторге ли ты?

— Я тоже. Нет, правда, особенно от твоего тоста. Кстати, почему ты на ногах в такую рань?

— По-твоему, это рань? Нейт обещал прислать кое-какие бумаги, я должен их подписать и отправить обратно.

Нейт. То есть Натаниель П. Натаниель, личный поверенный. Именно он составил суровый брачный договор, по которому в случае развода или смерти Люциуса я лишалась всех прав на его имущество. По идее я должна была оспорить это чудовищное условие (именно так поступали все), но мне и в голову не пришло. Я просто взяла и подписала. Мне не было дела до имущества Люциуса, я даже не знала тогда, что оно собой представляет. Как адвокат, Нейт не верил в бескорыстие и был поражен, когда я без протеста подписала договор — потому что хотела показать, что вышла замуж исключительно по любви. Поставив на мою алчность, Нейт проиграл пари и с досады посоветовал Люциусу держать ухо востро: не пройдет и месяца, как я подгребу к нему с просьбой изменить брачный контракт в свою пользу. «Я знаю этот тип женщин. В тихом омуте черти водятся!»

Само собой, муж не замедлил поставить меня в известность насчет «зловещего пророчества», и я дала себе страшную клятву никогда, ни при каких обстоятельствах даже не заикаться об изменении контракта. Для меня стало делом чести доказать, что Натаниель П. Натаниель, эсквайр, жестоко во мне ошибся. Были минуты, когда я молилась о полном разорении Люциуса, чтобы доказать «им всем», что любила, люблю и буду любить своего мужа исключительно за его личные качества.

Однако надо отдать Нейту должное — его подозрения были вполне понятны и оправданны. В его глазах я была нищей провинциалочкой, ничтожеством, которое не постеснялось залезть в постель к баснословно богатому и, что самое ужасное, женатому мужчине. Тот факт, что я была много моложе Люциуса, только придавал красок этому нелицеприятному портрету. К тому же Рут Слейтер была Нейту все равно что мать. Неудивительно, что он мне не доверял.

Люциус, напротив, никогда не сомневался в моей любви. Он не раз повторял, что, несмотря на контракт, тревожиться не о чем — в завещании он поровну разделил имущество между мной и сыном, а оно имеет больший вес, чем брачный договор. Как большинство богатых людей, мой муж боялся не безвременной кончины, а развода, угроза которого вечно висит над ними как дамоклов меч. Я была тронута такой предусмотрительностью, но, повторяю, в то время финансовый вопрос занимал меня меньше всего.

С годами мы с Нейтом заключили перемирие. Раз уж ни один не желал оставить поле битвы за другим, приходилось мирно сосуществовать, хотя бы ради человека, близкого нам обоим…

— Какие у тебя планы на сегодня, дорогой?

— Играю в гольф с Гилом.

— Кстати, я пригласила к нам на ленч их гостью. Ты с ней уже знаком? Она очень привлекательная.

— А, француженка… Ох уж эти мне лягушатники! Не могу гарантировать, что успею к столу, разве что к десерту. Но я постараюсь.

Люциус любил, когда, чтобы его позабавить, я водила на крючке очередную золотую рыбку. «Для кого рыбак рыбачит?» — говорил он не раз, цитируя известное присловье. — «В данном случае все ясно: разумеется, для меня!»

День выдался чудесный. Солнечные лучи блуждали в листве, бросая на лужайки изменчивую кружевную тень. Я вдоволь наплавалась, чтобы смыть всякие следы похмелья, а в половине первого явилась Моника.

Накануне, при вечернем освещении, я не дала ей и тридцати. В ярком свете дня она выглядела старше, лет на тридцать пять, даже в таком молодежном наряде, как шорты и майка, но это не портило впечатления. При виде Моники я невольно вспоминала себя в молодые годы — более загорелую, чем теперь, и ничуть не похожую на переспелый персик. У нас было одинаковое телосложение: широкие плечи, небольшая грудь, тонкая талия и длинные стройные ноги — только у нее все это еще не утратило юношеской упругости, а у меня, увы, понемногу сдавало позиции вопреки шейпингу, массажу и десяти стаканам воды в день.

Я осведомилась, не желает ли графиня для начала освежиться в бассейне. Она ответила, что предпочитает начать тур немедленно — разумеется, если это удобно. Поскольку обожаю показывать гостям то, чем обладаю, я с радостью согласилась.

Казалось, для Моники это не прогулка, а исследовательская партия. Она вдавалась в мельчайшие подробности, хотела знать все о реконструкции дома и обновлении парка: кто этим занимался, как мне пришло в голову то и другое. Выяснилось, что у нас общий конек — разведение цветов. Потом Моника пустилась в расспросы о домашнем хозяйстве, включая постельное белье, фарфор, хрусталь, столовое серебро. Ее интересовало, какие свечи я предпочитаю, какие цветы заказываю для украшения стола, как, по моему мнению, должен выглядеть поднос для завтрака и каким образом я управляюсь со столь многочисленной прислугой.