Светорада Медовая - [37]

– У нас зверь плохо в силки шел, – продолжал говорить Чика. – У нас рыбы для детей не хватало. Нам что, помирать с недокормицы? Отчего бы и не попробовать поправить дела, когда такое богатство само в руки идет?

– Это у тебя-то мало богатства? – покачал головой Нечай. – Тебе не хватает скота, чтобы накормить мерянских детей? А теперь, Чика, я должен наказать вас.

Тут еще и Влас налетел, кричал, указывая на кровоточащую ссадину у себя на щеке и говоря, что если в ней окажется яд…

– Да не использовали мы яд, – устало вздохнул шаман. – Что мы, черемиса дикая, чтобы губить людей зазря?

– А своего же, Кетошу-мерянина, подстрелили! – не унимался Влас. – Парня только добрые доспехи и спасли. А то уже сегодня вечером с вашим Кугу-юмо брагу бы пил на том свете. Так я говорю, старшой?

– Так, – кивнул Стемид. – Сам понимаешь, Чика, что теперь тебя и подарки, какие ты делал Путяте, не спасут. Ну, воевода, – повернулся он к Нечаю, – что делать с ними прикажешь?

И Нечай повелел: каждого третьего из пленных мерян лишить большого и указательного пальцев на руке да развести огонь, чтобы сразу прижечь раны, тем самым избежав заражения крови.

Среди мерян сразу поднялся стон и плач. Для лесного охотника лишиться двух пальцев означало потерять возможность стрелять из лука и почти обречь себя на верную смерть. Даже Стема не удержался, чтобы не попросить Нечая ограничиться поркой.

– Ништо, – отмахнулся тот. – Пусть свои же знают, из-за кого договор с черемисой чуть не сорвался. А бортничать они и без пальцев смогут. А не смогут, пущай на палы к нам идут. Работа найдется, не пропадут. – И сердито зыркнул на Стрелка: – Ишь, какой добрый выискался. Чисто христианин. Люди Чики на варягов напали, а тот же Аудун такое устроит, когда прознает, что мы за земляков его с мерянами не посчитались! Да он сам мерян резать в леса пойдет! Аудун вроде добрый, но и бешеным может стать, если что не по нем. Берсерк,[83] одним словом. Недаром его даже наш Путята побаивается.

– Это Аудун-то берсерк? – подивился Стема.

Ему приходилось сталкиваться с берсерком и поэтому казалось невероятным, что приютивший его Светораду благородный ярл может быть таким.

Но Нечай уже отошел от него, отдавая распоряжения. На оставшегося стоять Стему глянул с насмешкой.

– Ладно, лети, голубок сизокрылый. Я здесь наездами, а тебе тут жить, возможно, придется. Нечего особое раздражение у местных вызывать. С грязной работой я сам управлюсь, а ты пока ранеными займись. Хвала Перуну, что убитых нет. Но все равно трое у меня пострадали и один твой. Вот и отвези их в крепость. А Власа можешь тут оставить. Этот кровушку пускать любит, пусть и постарается для меня. Да еще с добычей охотничьей тебе надо разобраться. Не пропадать же добру, когда тут такое…

Стема согласно кивнул и пошел к своему коню. Когда уже сел верхом, увидел стоявшего в стороне Чику. Шамана предусмотрительный Нечай трогать не стал. Этот избежит наказания – свои же меряне накостыляют за неудачный набег, даром, что тот беседует с богами. Меряне – люди простые, но зло им на ком-то сорвать придется. И не на русах же, которые и сильны, и с войском, и мерян защищают прилежно, и хлеб научили их сеять. Стема только махнул рукой шаману в шутливом приветствии. Однако Чика ответной радости не проявил, даже крикнул гневно:

– Теперь тебя наша Согда ни за что любить не будет!

Стема, дурачась, схватился за голову и проехал мимо, управляя конем одними коленями. А отъехал, и лицо помрачнело. Далась им всем эта Согда! Считают, что он тут всем обязан ее расположением.

Когда Стема покончил с делами и, сопровождая волокуши с ранеными и свежеванной олениной, подъезжал к Медвежьему Углу, у пристани, недалеко от впадающей в Итиль речки Которосли, уже покачивались давешние купеческие суда. Местные меряне обступили сошедших на берег купцов и бойко с ними торговались, предлагая пушнину и мед в обмен на заморские товары. Мерян тут было достаточно, потому что притаившийся за небольшой рощей у реки мерянский поселок был довольно обширным, бревенчатые родовые избы стояли рядами, над крытыми тростником кровлями поднимались дымки. Но Стеме надо было чуть дальше, к выступающему на реке мысу, со стороны которого сюда долетал звук стучавших топоров и скрип дерева. Тын, опоясывающий новый град, был почти уже окончен, только со стороны берега еще не установили длинные ограды из бревен, и в этот проем с дороги была видна высокая кровля большой дружинной избы. Стема с удовольствием глядел на нее, представляя, как однажды ему придется сесть тут за воеводу. Хлопотно это будет, зато и почетно. А там, глядишь, и Светку свою возвысит, нарядит в паволоки[84] заморские, окружит слугами, чтобы жилось ей вольготно и легко, чтобы не работала на других. Правда, видеться тогда они будут еще реже, вздохнув, подумал Стема. Поселить ее на реке, в столь неспокойном месте, где проходит торговый путь, он никогда не согласится, ибо тут его красавицу могут опознать. А это для Стрелка было… Подумать страшно.

От размышлений Стемида отвлекли женские голоса. Он со своими людьми как раз проезжал мимо вымола, где у небольшой заводи собралась стайка женщин, занятых лепкой горшков. Стему в первое время удивляло, что меряне еще не знали гончарного круга и посуду лепили по старинке. Вот и сейчас одни женщины месили ногами глинистую массу, а другие были заняты лепкой: отделив от уже размешанной глины небольшой комок, они скатывали его сперва в шар, а потом, нажимая на глину большими пальцами и оглаживая снаружи ладонями, изготовляли сперва дно будущего сосуда, похожее на острый конец яйца, а потом наращивали стенки из полосок вылепленной глины, уравнивая их похлопыванием и нажимом пальцев. Чтобы глина не приставала к рукам, женщины то и дело обмакивали их в речной воде. Поэтому весь бережок был занят хлюпавшимися в холодной воде мерянками, которые весело болтали за своей нехитрой работой.