Светоносец - [14]

Он ждал, глядя на угасающие лучи солнца и шепча молитву. Постепенно бешеный стук сердца утих и гул в ушах поубавился. Стервятник пронесся по багровому небу мимо окна, громко хлопнув крыльями в тишине. Уртред ждал возвращения стражи — она не возвращалась, но придет непременно, в этом он был убежден.

Мертвые глаза верховного жреца были обращены к стропилам под потолком. Уртреду показалось, что их затягивает пелена. Вараш уже далеко продвинулся по своему пути, но Уртред не стал читать молитву, чтобы осветить ему дорогу через царство Исса: покойник принадлежал этому царству, а не светозарному раю Ре.

Шум в ушах, подобный реву далекого прибоя, почти совсем утих, и свирепая радость недавних мгновений тоже начала угасать, оставляя за собой пустоту. Солнце точно застыло над горными пиками. Безбрежная тишь висела над храмом и городом, точно весь мир затаил дыхание в этот вечерний час. Ни звука не доносилось из-за двери: ни криков стражи, ни топота бегущих ног. Никто не слышал, что здесь произошло, и это лишь усугубляло пустоту внутри Уртреда. Придется теперь действовать самому — и он знал, что он должен сделать.

Он рассеянно огляделся, впервые заметив окружавшую его роскошь: старинные гобелены из Хангар Паранга, тончайший сурренскнй хрусталь, мебель из галастрийского кедра — все было подобрано с отменным вкусом, картину нарушал лишь валяющийся у трона труп верховного жреца.

От этой пышности Уртреду стало еще тяжелее. Двадцать лет отшельничества в голых беленых стенах вселили в него отвращение ко всякому излишеству. Ему еще не случалось бывать в такой обстановке — да и в городе он оказался впервые. Перед тем как получить письмо от брата, он восемь лет не сходил с башни Форгхольмского монастыря. Это уединение было следствием увечья, которого доселе не видел никто, кроме верховного жреца, простертого теперь мертвым на полу. Уртред носил свое увечье гордо, как знак своего избранничества — а он стремился стать избранником Ре с самого детства, проведенного в стенах монастыря.

Вряд ли кто из городских жителей мог представить себе всю тяжесть этой монашеской жизни: холод, недоедание, суровую дисциплину. Такая жизнь и взрослого, не говоря уж о ребенке, способна лишить всего человеческого, заставить уйти в себя. Она побуждает искать не вне, но внутри, ту искру жизни, то потаенное волшебство, тот огонь, что не зависит от плоти, что заронил туда Ре в начале времен. Умерщвление плоти было будничным делом для тех, кто жил под кровом Форгхольмского монастыря. Удары, бичевание, погружение в ледяную воду. Эти каждодневные испытания служили лишь подготовкой к самому трудному дню — Дню Розги — самому короткому и темному в году, когда солнце, едва показавшись в полдень над горной грядой, тут же исчезает вновь. В этот день послушники, обнаженные до пояса, в кровь исхлестывали себя березовыми прутьями, молясь, чтобы исчезающий Бог-Солнце благополучно прошел через царство своего брата Исса, повелителя Ночи, Червей и Смерти. Ни один из тех, кто пережил пронизывающий холод и застывшую на спине кровь этого дня, уже не станет прежним. Вараш вряд ли, как догадывался Уртред, подвергал себя этому испытанию последние годы. Слишком уж противоречила этому роскошь его покоев.

Почему Вараш отверг своего бога? Уртред и сам долго боролся, с тягой к плотским утехам, к роскоши, к удобствам. Соблазн был велик: солнце умирает, скоро и все живое умрет вместе с ним. Ни молитвы Уртреда, ни рубцы на его спине, ни его изувеченное лицо не могут этому помешать. Так почему бы не уступить искушению и не провести последние годы в пьянстве и разврате? Урожай не зреет в полях, и темные бури носятся над землей, смывая прочь растительность и затопляя деревни. На севере, за стеной Палисадов, даже летом царит вечная мерзлота. Близок, близок конец света.

С тех пор как Уртред помнил себя, мир неуклонно погружался в вечную тьму, а с ним и все человечество. Видя, как умирает солнце, многие впадали в отчаяние, а многие, как Вараш, становились на путь измены, поддавшись на уверения Червя о неизбежности перехода в полужизнь, — ведь когда-нибудь солнце больше не встанет, и мир окажется во власти вечной ночи. По всей Империи некогда величественные храмы Ре разрушались — их остроконечные кровли проваливались с уходом верующих, и дворы зарастали травой.

Прихожане уходили туда, где поклонялись изображению рогатого Червя и причащали засушенной кровью рабов. Эти будут жить и тогда, когда солнце угаснет. Почему бы в таком случае не примкнуть к ним? Уртред в глубине души знал почему — слишком легко было бы отречься от полной лишений жизни и пойти проторенной дорогой.

А теперь он умрет и воссоединится со своим братом — достойный конец. Гаснущий свет за окном был сродни тому, что происходило в его душе. Уртред преклонил колени на мягком ковре и склонил голову, готовя себя к предстоящему: хотя в коридоре за дверью тихо, лучше сделать, что должно, теперь же, примирившись с собой и с кровью, которую он пролил.

Он нажал пружину внутри перчатки, и из левого указательного пальца выскочило лезвие ножа — шесть дюймов острой как бритва стали, способной разрезать тело до кости при самом легком нажиме. Уртред вознес благодарность своему учителю Манихею, создавшему маску и перчатки. Теперь эти перчатки, призванные защитить жизнь Уртреда, прервут ее, и он снова соединится с Ранделом и Манихеем. Он приставил острие к горлу чуть пониже маски, над адамовым яблоком. Холодное прикосновение стали обещало легкий конец, поток крови и черноту, в которой возгорится потом свет бога Ре; этот свет приведет Уртреда к пылающей печи, где все сущее растворено в белом небесном огне.