На полу валяется рубашка
Я не знаю, что творится в мире
Знаю, что ко мне придет Наташка...
Подходят Игорь и Оля. Оля снимает кофту, остается в майке. Она кладет кофту на песок, садится на нее. Игорь садится рядом, обнимает Олю за плечи. Пацан поет:
Сколько это будет продолжаться
Знают только я и дядя Вася
Это я его зову Наташкой
Потому что мы с ним пидарасы.
Игорь хохочет, поварихи кривятся. Пацан говорит:
- Ну что, кто вина хочет? У меня шесть литров.
- Нi, ми не будемо, - говорит веснушчатая. - Нам рано вставати на роботу. Она поднимается, ее подруги тоже.
На песке - пустые трехлитровые банки. Пацан стоит на коленях, держится за столб, тошнит. Игорь вырубился. Я пил меньше всех, совсем чуть-чуть, и поэтому почти трезвый.
Подсаживаюсь к Оле, обнимаю ее за талию. Она открывает глаза.
- Тебе чего?
- Так просто.
Она пожимает плечами, берет с песка банку - в ней чуть-чуть на дне, подносит к губам, допивает. Ее медный браслет съехал, на запястье - толстые выпуклые шрамы.
Светит луна. Я рассматриваю Олино колено. Прыщик. Царапина. Несколько тонких волосков. Наклоняюсь и целую ее в колено. Она отдергивает ногу.
- Отвали, кому сказала? Отвали.
Я отодвигаюсь. Она поднимается и, шатаясь, идет к корпусу.
Светло. Я качаюсь на качелях. Пацан из тридцать второй комнаты сцыт на перила. Он говорит мне:
- Привет.
- Привет.
- Как погудел, нормально?
- Ага.
- Я тоже заебись. Домой в бабских трусах пришел, прикидываешь? Ты слышал, что за хуйня в Москве творится?
- Не-а.
- Горбачева на хер скинули, теперь Янаев.
- А кто это такой?
- Хер его знает.
Из комнаты выходит папа.
- Привет. Гуляешь?
- Ага.
Он достает из пачки сигарету.
- А мне вот что-то не спится.
- Слышал, что он говорил, что в Москве?
- Да, я знаю. Слышал вчера по радио.
- Ну и что?
- Ничего.
Над морем висит ярко-красный шар солнца.
