Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки - [56]

. Самое популярное средневековое руководство советовало мастерам для начала разметить 15 дней между началом декабря и зимним солнцестоянием. Оставалось 350 дней, которые нужно было разделить на семь дуг по 50 дней, а затем каждую такую дугу следовало разбить на пять сегментов по 10 дней, а каждый такой сегмент разделить пополам. Это было нелегко. Неудивительно, что мастеровые стремились упростить задачу. Бывало, что календарь делили на 12 равных месяцев, при необходимости втискивая 31 день в тот же интервал, что и 30, и растягивая февраль, чтобы заполнить им такой же промежуток. В любом случае, как подчеркивает Чосер, обращаясь к «малышу Льюису», астролябия никогда не сможет давать прогнозы той же точности, что вычисления на основе таблиц, которыми все астрономы должны уметь пользоваться[283]. Она задумывалась не как инструмент, позволяющий делать научные открытия или проверять гипотезы, но как устройство для моделирования и упрощения, для удобства и экономии труда.

Кроме того, она являла собой еще и образец дизайна. Создатели астролябий следовали новейшим тенденциям в архитектуре и декоративном искусстве, украшая свои творения готическими мотивами и тюльпанами. Кстати, четырехлистник в центре нашей астролябии – широко распространенный символ. Христианский крест, стилизованный под символ удачи, часто рисовали в рукописях или встраивали в рамы церковных окон. Астролябия, которой пользовался Джон Вествик, не обязательно была так же красива: не стоит думать, будто все средневековые артефакты выглядели столь впечатляюще, как те, что мы видим в музеях. Музейные астролябии, может, и сохранились-то только потому, что были очень дорогими, их берегли и не пользовались ими постоянно. Несмотря на то что до нашего времени дошли сотни прекрасных экземпляров (первый полный список составил Дерек Прайс в 1955 году), наверняка астролябии – произведения искусства – сильно уступали в численности утилитарным устройствам, сделанным из пергамента или дерева[284]. И тем не менее число сохранившихся орнаментальных латунных астролябий подтверждает, что очень многие из таких инструментов были затейливо украшены. Они должны были свидетельствовать об уровне образованности владельца, его хорошем вкусе и высоком общественном положении.

Тем не менее даже у лучших устройств были свои ограничения. Астролябия измеряла высоту Луны и планет, но не могла точно определить их небесную широту и долготу или предсказать затмения. Дело в том, что на пауке представлены только неподвижные звезды; паук, который мог бы отразить путь планет, рыскающих из стороны в сторону вдоль линии эклиптики, был бы слишком громоздким. Однако в Средние века существовали приборы, способные и на это. Заглянув в Сент-Олбанс, в комнату для письма, мы увидим один из них в руках Джона Вествика: он ощущает его тяжесть, оценивает диаметр и восхищается талантом его изобретателя.

Аббат Сент-Олбанса, представитель уже следующего за Джоном Вествиком поколения, написал краткую историю изобретений. Джон Уитхемстед, известный покровитель наук, подарил Глостерскому колледжу библиотеку и заказал для монастырского клуатра витражные окна с портретами прославленных ученых мужей. Написанная им история изобретений входила в четырехтомную, организованную в алфавитном порядке энциклопедию, повествующую о достижениях великих людей во всех сферах деятельности. Он назвал ее «Житница» – явно подшучивая над собственной фамилией (первый ее слог – Wheat – означает «пшеничное зерно»)[285].

Порой можно услышать, будто Средневековье с подозрением относилось ко всему новому, но по «Житнице» этого не скажешь. В разделе «Изобретения» Уитхемстед рассказывает о появлении самых разных вещей – от шароваров до огня. Шаровары, пишет он, изобрела легендарная ассирийская царица Семирамида, когда ей нужно было скрыть свой пол[286]. Работая над рукописью, Уитхемстед не только черпал знания у таких признанных авторов энциклопедий, как Исидор Севильский, которого тогда читали все подряд, но и опирался на результаты собственных изысканий. Это очевиднее всего в разделе, посвященном научным приборам. Здесь Уитхемстед высмеивает популярный миф, будто астролябию изобрел египетский фараон Птолемей, подчеркивая, что автор «Альмагеста», астроном Птолемей, – это совершенно другой человек. Упоминает он и более поздние изобретения мусульманских астрономов аль-Баттани и аз-Заркали (которых он знал под именами Альбатений и Арзахель), провансальского иудея Профация (Якова бен Махира ибн Тиббона) и других интеллектуалов из Франции и Италии.

Не забывая о земляках, он подчеркивает успехи некоего монаха из Гластонбери, который, по его словам, смастерил солнечные часы в виде корабля. А еще он рассказывает о настенных часах, которые отмеряли время равными долями: их собрал монах из Сент-Олбанса (современник Джона Вествика) по имени Роберт Стикфорд. Уитхемстед мог слышать об астрономических разработках Стикфорда от своего дяди, который в те времена бывал в аббатстве[287].

Но даже в окружении таких славных имен одно сияет ярче всех прочих: «Человек, настолько сведущий в искусстве астрономии, – признает Уитхемстед, – что с его времен и до наших дней не родился англичанин, который мог бы с ним сравниться». Это Ричард Уоллингфордский. Но что же автор считал величайшим достижением Уоллингфорда? Отнюдь не его астрономические часы, хотя Уитхемстед мельком упоминает о них наряду с ректангулусом. Это альбион, пишет он, «который объединяет в себе функции всех других инструментов». Уитхемстед пользуется описанием прибора, сделанным за 100 лет до того самим Ричардом Уоллингфордским, цитируя его практически слово в слово