Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки - [45]
Пока что все так, как учил Аристотель. Но Гроссетест пошел дальше и объяснил, как философы могут выводить общие законы из неоднократных наблюдений за единичными событиями[242]. Схожим образом и Ибн аль-Хайсам считал, что научное умозаключение должно быть подтверждено опытным путем в строго контролируемых испытаниях (он использовал здесь арабское слово الاعتبار, что значит «тщательное рассмотрение»). Бэкон поддержал и развил эту мысль. Он предлагал взять практику эксперимента, принятую в таких оккультных науках, как алхимия и натуральная магия, очистить ее от «обмана» и «заблуждения» и применять в традиционных аристотелевских науках. Философы, говорил он, должны брать на вооружение такие приборы, как воспламеняющие зеркала, которые фокусируют лучи света, концентрируя тепло. Он утверждал, что experimenta – от обыденного опыта до спланированных экспериментов, в том числе мысленных, – поможет обретению новых истин, которые лежат за пределами существующей науки. Философия Аристотеля не может объяснить, какая сила притягивает магниты друг к другу, не способна пролить свет на природную магическую силу некоторых камней и растений, но теоретическая эмпирическая наука способна, по крайней мере, классифицировать эти феномены. Она может изобрести новые технологии, способные решить задачу, которую Бэкон считал первоочередной: защитить христианский мир от грядущего Антихриста. В ряду таких технологий он называл и летающие машины, «в которых будет сидеть человек, вращая механизм, благодаря которому искусственные крылья машут подобно птичьим». «Я этих машин не видал, – признавался он, – но знаю о мудреце, который построил одну такую». Скорее всего, он говорил о рискованной авантюре Элмера из Малмсбери, жившего на 250 лет раньше[243].
Чтобы доказать, что эмпирическая наука благотворно скажется на развитии наиважнейшей науки о перспективе, Бэкон в 1260 году организовал изучение радуги. Он заставил экспериментаторов рассматривать ее цвета в сверкающих кристаллах из Ирландии и Индии, в каплях росы, в потоках воды, стекающих с колес водяной мельницы. Наблюдая радугу небесную, он первым установил, что ее максимальная высота над горизонтом составляет 42°. Он отверг теорию Гроссетеста, утверждавшего, что радуга возникает в результате тройного преломления лучей в слоях облаков, а вместо нее предложил теорию отражения. С этой теорией тоже не все было гладко, но внимание Бэкона к отдельным каплям воды уже стало шагом в правильном направлении. Полвека спустя другой монах, обучавшийся в Париже доминиканец из Германии по имени Теодорик (Дитрих) Фрайбергский, поймет, что появление радуги лучше всего можно объяснить преломлением и отражением света в отдельной капле воды[244].
Полистав книги, которые монахи приносили с собой из университетов, мы увидим, что к такой отвлеченной науке они испытывали мало интереса. Монахи понимали, что не смогут много времени посвятить учебе. Их интересовали конкретные практические вопросы, касающиеся астрономии и составления календарей. И тем не менее некоторые монахи оставили свой след в разрешении острых научных проблем своего времени. Одного из них звали Роджер Суайнсхед. Кстати, именно этого студента из аббатства Гластонбери ехидный францисканец Ричард Тревитлам вывел в своих стихах в качестве редкого примера монаха, достойно ведущего себя в университете. В 1330-е годы, когда Суайнсхед учился в Оксфорде, самой острой проблемой натуральной философии был вопрос о том, как измерять характеристики, которые традиционно считались не количественными, а качественными, например теплоту или скорость. Здесь совет Бэкона обратить внимание на алхимию пришелся как нельзя кстати.
Алхимия изучала минералы, в частности металлы, и процессы, с помощью которых их можно очистить или как-то изменить. Алхимики плавили и перегоняли, нагревали и смешивали, кристаллизовали и фильтровали. Обнаруживая скрытые свойства химических веществ, они надеялись научиться продлять жизнь и получать драгоценные металлы. А по ходу дела они узнали очень многое об элементах, из которых состоит материя. Аристотель определял каждый из четырех первичных элементов как комбинацию двух качеств: теплоты или холода, сухости или влажности. Земля, например, считалась холодной и сухой, а воздух – горячим и влажным. (Вы сами можете догадаться, какие качества приписывались огню и воде.) Аристотель признавал, что эти качества могут встречаться в разных пропорциях, но измерить их не представлялось возможным. Если вы кладете в один и тот же огонь два комка глины разного размера, почему они достигнут одной и той же температуры в разное время? И если – предположим, они еще не превратились в кирпичи – вы слепите вместе два куска одинаковой температуры, почему температура не вырастет? Ответ предложил монах по имени Уолтер Одингтон. Он объяснил разницу между интенсивностью, или уровнем, нагрева объекта (температурой) и его расширением (общим количеством тепла, которое мы измеряем в калориях). Исходя из этого и из представления о металлах как о составном веществе, он попытался измерить их теплоту, влажность и так далее. Если вы соединяете любое число веществ с различными уровнями противоположных качеств, то сможете предсказать свойства получившегося соединения
