Светлые поляны - [92]

— Я с вами, — тихо попросила Ефросинья Петровна.

— Хошь обижайся, хошь нет, Фрося, а я не составлю вам компании. И не потому, что спать хочу и домашняя работа ждет, нет. Прихлопну с ненароку этого полосатика! — И Катерина так грохнула огромным кулачищем по радиатору ЗИСа, что радиаторная пробка, красивая и высокая, оказалась сплющенной.

— Пробка не виновата, — заметил Катерине Астахов.

— А я поеду! — громко заявил Витька. — Я с ним поговорю!

— Нет! — резко бросила ему мать. — Завтра, вернее, уже сегодня, в школу. Справимся и без тебя.

— Милиционера прихватите в районном отделении, — посоветовала Катерина, вытаскивая из кузова брезент. Астахов может не скоро вернуться, а брезент в колхозе единственный, нужен для утренних дел. Акт составьте, все чин чином, если, конечно, найдете…

— Найдем, — уверенно сказал Астахов. — Кроме как на «железку», ему некуда податься… Поехали, Ефросинья Петровна!

Развернувшись, ЗИС резво пошел в сторону железнодорожной станции.

Витька зашагал домой. Хотелось плакать не от сумасшедшего дня, не от усталости, нет, а от чего-то необъяснимо гадкого…

Как и предполагал Астахов, дальше «железки» Гудрон не ушел. Не успел уйти. Впервые в своей жизни решил честно проехать, не «зайцем» и не в вагонном ящике, а с «плацкартой». Купил билет, тоже впервые. И преспокойно улегся на жесткий диван с тремя красивыми буквами — МПС. Сумку с деньгами спрятал под рубашку, благо была она планшеткой, плоской, будто специально приспособленной для того, чтобы ее можно было удобно прятать. Долго рассматривал красивые буквы, потом незаметно для себя заснул.

Проснулся от разговора. Видит, стоят перед ним та самая продавщица, что торговала на базаре капустой, и шофер. Деньги считают. Вскочил. Но на плечо легла костистая рука Астахова.

— Отдыхай, отдыхай…

Сел, осмотрелся. Вот влип, как кур в ощип. Справа — стена, слева — стоят эти двое. За спиной стена. Прямо окно, но на нем решетка. Видимо, раньше у этого оконца касса помещалась.

— Не считайте, — сказал Гудрон, протягивая билет. — Вот только и потратил…

— Спасибо за откровенность, — поблагодарил его Астахов.

«Нет, мимо этого верзилы не проскочить — руки у него длинные, да и сильные… Интересно, бить будут?!»

— Оплошал, — продолжил Гудрон. — Захотелось честно проехать, как все люди, с билетом, на пассажирском…

— Это хорошо, коль на честность потянуло, — снова заметил Астахов.

Подошел к кассе и протянул билет.

— Девушка, возьмите, пожалуйста, товарищ раздумал ехать…

Заспанная кассирша недовольно проворчала:

— Задумал-раздумал, нечего делать, так дрыхли бы…

Но билет взяла и деньги вернула.

«В милицию сдадут… Рвануть, что ли, женщина все равно не удержит… Если верзила у кассы не перехватит… Ночь темная…»

Пока раздумывал, Астахов снова перекрыл своим длинным телом последний путь отступления.

— Ну, вот что, «пу-те-шественник», мы с Ефросиньей Петровной посоветовались и решили тебя в милицию не сдавать…

«Значит, бить будут…»

Инстинктивно Гудрон втянул голову в плечи.

— Поехали, — сказал Астахов, показывая на дверь.

— Куда?

— Домой.

— Нет у меня дома…

— Будет.

— В детдом, что ли? Так из шести я сбежал…

— В Черемховку. Вот Ефросинья Петровна, учительница, так сказать, в отставке, согласилась тебе в учебе помочь… Сначала дома позанимается, потом пойдешь в… В каком классе-то шибко грамотным стал?

— Не помню.

— А ты постарайся.

— Кажись, в третьем…

— Прекрасно, начнешь с четвертого. Правда, при твоих габаритах пора бы уже в университет поступать, но ничего… Начнешь с четвертого. Ефросинья Петровна у нас как раз «начальная» учительница. Идем-идем…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Первой в отремонтированный и разделенный на квартиры школьный дом въезжала солдатка Настена Петрова. Муж Настены Парфентий хоть и вернулся с войны живым, но без рук, без ног, «чежелый», как говорят в Зауралье, с поврежденным позвоночником. Вскорости он умер. Тихо, неприметно. Шибко не жалели, потому как понимали — жизнь в таком положении не жизнь, а одно мучение. Фамилию Парфентия занесли на памятник как солдата, погибшего на войне. Пускай не на фронте, но на войне. Так рассудило правление колхоза, обсуждая на одном из заседаний вопрос о вселении солдаток в школьные хоромы. И проголосовали единогласно — предоставить квартирку, небольшую, всего из горницы да кухни, но все-таки квартиру в добротном доме, с железной, не протекающей даже в самый хороший дождь крышей. А жила Настена с Доней, принятой на воспитание из детдома, в старом амбаре. Перед самой войной пятистенок Петровых сгорел. Только собрались строить новый, даже лес достали, как началась война. Ушел на фронт Парфентий. А без мужика какое строительство! Лес Настена отдала колхозу, а сама переселилась в амбар, прорубив в южной стене окно. Кое-как пристроила сени, холодные, из фанеры, но все же сени: дверь открывается не на улицу. Крышу с амбара снял сильный зимний ветер. Вместе со стропилами. Зимой, в общем-то, крыша была и не нужна, но летом и осенью, когда начинались дожди, единственная комнатушка Петровых напоминала посудный магазин: то там, то сям стояли чашки, тазики, даже корыта и лохани… Грустно шутила Настенка-неунывка, предлагая в банный день соседям мягкую дождевую воду для «шшолока». Чего-чего, а дождевой мягонькой водички даже в засушливую погоду в доме-амбаре Настены водилось достаточно. С «запасом» жила. Когда привезли недвижимого мужа из госпиталя, не растерялась Настена, не опустила рук. Принялась хлопотать вокруг дома-амбара так заправски, словно собиралась из него крестовик соорудить. Но амбар есть амбар, как ты его ни дополняй. От пристроек фанерных, от смешной соломенной крыши, от причудливого крылечка, составленного из пустых аккумуляторных коробок, подобранных на свалке, стало жилье Петровых похоже на тщательно замаскированную зенитную установку. Сходство с ней придавала длинная труба, которая торчала из всего этого немыслимого сооружения угрожающе-свирепо, каждую минуту готовая плюнуть в воздушного налетчика смертоносным снарядом. Хоть здесь и не знали бомбежки, сюда не залетал ни один вражеский самолет, но место, на котором стоял амбар Настены, называли по-военному — «батарея». На «батарее» часто играла черемховская ребятня. Больно интересно здесь было: пристройки, закутки, дом ощетинился трубой, словно хорошей зенитной пушкой. И хозяйка добрая — не погонит, если застанет в ограде, даже ругаться не станет, а только попросит: «Крышу шибко не разбивайте!» Соломенную крышу при игре иногда так растаптывали, что становился амбар похожим не на строение, а на неумело сваленную с комбайновой тележки копну. Но и в этом случае не очень стропалила расходившихся вояк Настена. Брала вилы, длинные деревянные, какими мечут высокие приметки, и, ни слова не говоря, охорашивала жилье.