Светлые поляны - [88]

— Дядя Семен, — сказал Витька тихо, — я принес вам чай. Вы заторопились из-за стола… А чай на таганке кипел…

— Спасибо, Виктор. Но что-то не хочется…

— Чаю-то? Смородинного?

Витька не понимал, как это человек может не хотеть смородинного чаю. А потому и повторил:

— Смородинного-то?

— Ну давай…

Астахов взял жестяную кружку, обхватил теплую жесть длинными сухими пальцами, сильно сжал, словно хотел сплюснуть, отхлебнул первый маленький глоток, а потом, выпив разом, поставил кружку на маленький столик, что стоял в уголке малухи. Тихо сказал:

— Спасибо, сынок…

Витька вздрогнул. И хоть вот так Астахов называл его и раньше, но сегодня Витька впервые ощутил какое-то необъяснимое значение этих слов. Будто настоящий отец произнес. Он стоял, словно оглушенный обыкновенными словами, которые не раз слышал и от других мужчин, стоял и не мог понять — что же происходит: ведь перед ним на краешке кровати в застиранной добела армейской форме сидит совсем не какой-то там Астахов Семен Никитич, бывший командир автомобильной роты, а живой… отец. Вернись отец живым с войны, он, наверное, вот так же, не дожидаясь, когда закипит чай на тоскливом огоньке таганка, ушел бы в малуху, лег, не раздеваясь, на кровать, а Витька, точно как и сегодня, неслышно бы вошел с кружкой душистого смородинного чаю. И вероятно, так же тихо отец бы поблагодарил: «Спасибо, сынок…»

— Ты, Витек, в город зачем едешь?

— Интересно, — сказал Витька, — город все-таки… Узнать хочу, здороваются там на улице люди друг с другом или нет…

Астахов рассмеялся:

— Ну-ну, проследи… Только из кузова не выпади — за кочаны держись. А сейчас спать!

В большой город въехали в самый базарный час. Витька, удобно устроившись среди кочанов, спал под бабушкиной фуфайкой. В одеяло все-таки не стал заворачиваться — стыдновато: парень — и в одеяле. Да еще в таком большом городе!

Ефросинья Петровна тоже спала рядом с Витькой. С Астаховым в кабине сидела Катерина Шамина. Выехав задолго до восхода, попеременно вели машину то Астахов, то Катерина. Перед самым въездом за руль сел Семен Никитич, необидно так, по-дружески, отстранив Шамину: «Ты, Катя, смотри за светофорами, а я буду делать всю остальную черную работу». Катерина перед городом решила разбудить Витьку, как он и просил, но, заглянув в кузов, передумала — больно сладко спал парень. Словно не тугой капустный кочан был в изголовьях, а мягкий пуховик. И Ефросинью Петровну не решилась тревожить: «День долгий, еще настоится за весами… На людей насмотрится».

Спящих разбудил базарный шум. Большим числился в этой хлебной стороне город, самым крупным значился и его рынок. Вот и называется не базаром, как в районных селах, а рынком. Буквы, почти метровые, медленно проплыли, как видение, над Витькой. Витька почему-то, может, спросонку, прочитал это огромное красивое слово с конца и долго не мог понять — на какой это «коныр» въезжает колхозный ЗИС с колхозной капустой. Потом рассмеялся своей недогадливости и, вскочив на ноги, закричал:

— Здравствуй, большой город!

А большой город не обратил на Витьку ровно никакого внимания, продолжая заниматься своими делами. Важно и неторопливо катился вдоль длиннющих рядов, заваленных привезенной из деревень снедью, упрямо выстаивал очереди у редких машин, с которых торговали картофелем — картошка нынче уродилась плохо; брал на пробу сметану, творог, мед, домашнее масло, отчаянно торгуясь за каждую копейку; взбирался по шаткой лестнице на смотровую площадку круглого, похожего на невысокую силосную башню сооружения, в котором отчаянно ревели мотоциклы — всезнающая Катерина сказала, что там мотоциклетки бегают по вертикальным стенам. Витька не поверил ей и решил, как только выпадет свободная от торговли минута, лично убедиться; большой город протекал мимо Витьки людскими ручейками, потоками, речками, нескладно распухая в тех местах, где деревенские жители торговали картошкой, свежей капустой и прочими огородными овощами. Никто друг с другом не здоровался. По крайней мере, пока Витька этого не заметил. Большой город обратил на него внимание только тогда, когда медленно продвигающийся по рынку ЗИС, выбрав местечко, остановился. Откуда-то снизу на Витьку смотрел маленький очкастый человек в светлом габардиновом пальто. Вместо стекол, казалось, в его очки были вставлены сильные увеличительные линзы, отчего его добрые глаза казались огромными.

— Молодой человек, скажите, пожалуйста… будьте любезны… если вам не трудно… буду премного благодарен… что это у вас под брезентом?

Витька не сразу и понял суть вопроса — так певуче и удивительно вежливо звучали все обращения, что предшествовали вопросу.

Витька улыбнулся — на краснопольском базаре это прозвучало бы гораздо короче: «Че, пацан, в кузове?!» А тут целая речь. Витьке она понравилась. Захотелось и ответить тем же длинным предложением, с тихими добрыми словами. Даже вспомнил один из «ученых» оборотов, который употреблял Макар Блин, когда хотел быть вот таким же, предельно вежливым… «Не стоит благодарности, будьте любезны — вот вам и пожалуйста!» И добавить, что капусту, мол, привезли. Но габардиновое пальто каким-то странным образом, ловко и быстро дало круг, рассматривая в узкие щелки кузова содержимое.