Светлая печаль Авы Лавендер - [35]

Разъезжая по городу на старом «Шевроле», Гейб и Генри являли собой ту еще парочку: Гейб с длинными конечностями, с трудом втиснутыми в кабину, и Генри на пассажирском сиденье, часто и ритмично похлопывающий себя ладонями по ушам.

На обратном пути из одной такой поездки Гейб взглянул на Генри: расположившись на сиденье с рваной обивкой, тот рисовал в толстом альбоме восковыми мелками. Рисунок Генри был совсем не похож на каракули из кружков и продолговатых прямоугольников, которыми он исчеркал бумагу за день до этого. Гейб завернул на подъездную аллею, осторожно, чтобы не задеть, наклонился к мальчику и спросил:

– Что это у тебя, Генри?

Генри поднял голову и отложил альбом с мелками в сторону. Не говоря ни слова, он выскочил из машины и заспешил по ступенькам в дом.

А нарисовал Генри детальную карту окрестностей, вплоть до дорожных знаков и номеров на домах.

Позже, когда все заснули, Гейб вошел в комнату Вивиан и положил рисунок на постель.

Мама, дернув за шнур лампы в изголовье, зажмурилась на свет и невидящим взглядом посмотрела на рисунок.

– Что это такое?

– Это Генри. – Гейб мерил шагами комнату.

Взяв листок, Вивиан вгляделась в него: здания на холме в Вершинном переулке, пекарня, школа, аккуратно выведенные номера домов и названия улиц и, наконец, заново отстроенный полицейский участок на Финни-ридж. Вивиан покачала головой.

– Это он нарисовал, – объяснил Гейб.

– Что? Нет. Не может быть. – Вивиан уронила бумагу на пол.

Гейб подобрал рисунок и уставился на Вивиан, пока та не выдохнула – побежденная и какая-то чужая.

– Виви, это же хорошо. Теперь мы знаем: там что-то происходит. Нам нужно только понять, как туда достучаться.

Вивиан вновь потянулась к лампе и дернула шнур, погрузив Гейба в черную темноту, за исключением пятна от сияния луны на подушке.

– Потрясающий почерк, правда? – наконец произнесла она.

– Да, потрясающий.

– Ты видел «Г»? Великолепно. Я так не могу.

– Я тоже.

Гейб удалился в свою комнату внизу и забрался в постель. Они с Вивиан, предполагая, что другой спит, всю ночь переживали каждый на своем этаже.

Шум урчащей на кухне кофеварки разбудил Гейба на рассвете. Вивиан страдала жуткой бессонницей. Гейб подумал о том, знал ли кто-нибудь еще, что, пока весь дом спит, она часто проводит ночь, глядя в кухонное окно на темное небо? Иногда он хотел составить ей компанию. Может, тогда он сказал бы ей правильные слова. Или развеселил. И может, им удалось бы по-настоящему поговорить, а не просто обменяться фразами, типичными, пожалуй, разве что для сожителей: «Купи еще молока, пожалуйста» или «Нет, пожалуйста, иди в ванную первым». Возможно, все бы так и было, но не сегодня. А потому, быстро приняв душ, он вышел во двор наблюдать восход солнца в одиночестве.

Вначале Гейб подумал, что перед ним низкорастущее белое соцветие на кусте пиона. Пока не заметил розовый нос. Гейб пересек двор, подобрал малютку и занес в дом. Смыв в кухонной раковине грязь с лап, он в замешательстве гладил животное, когда из подвала с корзинкой свежепостиранного белья поднялась Вивиан.

– Кто это? – спросила она, остановившись у раковины.

– Думаю, собака.

– А.

Не более двадцати сантиметров в длину, существо было всего-навсего щенком с непомерно большими лапами и урчащим пузиком. Налив в тарелку сливок, собравшихся на поверхности молока, Вивиан поставила ее на пол. Они стояли вдвоем и смотрели, как собака жадно лакает.

Вивиан еще долго оставалась с собакой на кухне после того, как Гейб ушел ремонтировать сломанную калитку у Мэриголд Пай. Щенок покончил со сливками и заскользил по линолеуму, обнюхивая низ холодильника.

Много лет прошло с момента последнего поцелуя Джека Гриффита, который отпечатался на шее Вивиан в форме клубнично-розовой бабочки. Это место побледнело до темно-бежевого только после бесконечной обработки розовым маслом и теперь зудело, когда Вивиан нервничала. Она как раз почесывала шею, когда услышала приближающиеся к кухне шаркающие шаги.

Вивиан поставила для Генри тост с апельсиновым джемом. Его обычный завтрак – от другой пищи по утрам он отказывался. Когда он сел за стол, она подавила в себе желание потрепать его по волосам.

Генри ел, наблюдая за щенком: тот неуклюже забрался в корзинку с бельем, потерся головой о чистые полотенца Вивиан, удовлетворенно вздохнул и заснул глубоким детским сном. Генри осторожно вылез из-за стола. Потом, нескладно согнув подростковые руки и ноги, сел в корзинку рядом с собакой. Генри протянул руку и провел по щенячьей спинке, обведя пальцем рыже-золотистое пятно на боку. Щенок открыл один глаз. Генри закрыл свой. Щенок почесал себе ухо. Генри почесал свое. Генри зевнул. Пискнув, зевнул и щенок. От этого Генри завалился на пол и стал беззвучно хохотать. Отсмеявшись, он глубоко вздохнул и провозгласил:

– Труве!

Услышав это, Вивиан выронила из рук фарфоровую тарелку, и та упала на пол, разлетевшись на осколки, а Вивиан сказала:

– Ну да.

Неизвестно, предназначались ли эти слова Генри, щенку или, может быть, обоим, но с тех пор собаку называли «Труве», что по-французски означает «найти».

Эмильен была не совсем права, когда утверждала, что Генри понимает один язык лучше другого – скорее, он отдавал предпочтение отдельным словам из обоих языков. Например, предпочитал, когда ему предлагали помочь надеть