Свете тихий - [22]

От кризиса она просто отмахивается. Не слушает радио, не смотрит по телевизору новости, не открывает газет.

Так прямо и говорит:

– Знать ничего не хочу! Пусть кризис будет у них, а у меня его нет!..

Конечно, лучше не знать.

Во многом знание много печали; кто умножает знание, тот умножает и скорбь.

Правда, это Экклезиаст.

А Аля, в отличие от Экклезиаста, скорбеть не хочет. Ее в настоящий момент волнует только цена на бензин. Она искренне не понимает, ну как же так? Цены на нефть во всем мире снизились раза в три, в Америке, твой Ерофей говорил, бензин резко подешевел, а у нас он как был, так и есть. Сколько я летом платила, столько же выкладываю и сейчас. Ну, скажи, скажи – почему?

– А кому это нужно? – задаю я встречный вопрос.

Аля даже подскакивает:

– Как это – кому?.. Мне это нужно, всем!..

Ах, Аля, Аля! Забыла, в какой стране ты живешь. Что значит всем?

Всем – это никому.

И потом, с чего ты решила, что у нас есть страна?

Лично мне уже давно кажется, что никакой страны у нас нет.

Есть территория, на которой мы временно проживаем. И принадлежит она вовсе не нам, а тем, кто превратил ее в высокодоходную корпорацию.

Мы в этой корпорации – миноритарии.

Наше дело – помалкивать и правильно голосовать.

А за это нам говорят, что мы – русские, то есть самый духовный и самый героический народ на земле.

Символические блага обмениваются на материальные.

Хочешь быть самым духовным – вот, плати и не возражай.

Аля и сама понимает, что сморозила глупость. Она немного краснеет, глаза у нее начинают блестеть. Тем не менее, ошибку она признавать не желает и в притворном гневе даже притоптывает ногой:

– Никакого кризиса!.. Ничего!..

Любопытно, что она, скорее всего, права. Перед Новым годом, встретившись у нее в Коломне, мы не можем попасть ни в одно здешних кафе. Перед первыми же дверями, за стеклом которых сияет яркий праздничный свет, нас заворачивает охранник, объясняя, что сегодня у них – корпоративная вечеринка.

– Занято на весь вечер. Мест нет.

То же самое происходит во втором кафе, в третьем, в четвертом… Везде – цветные гирлянды, везде – елки в огнях, музыка, столпотворение.

Кажется, что Новый год празднует сегодня весь Петербург.

– Так где же кризис? – насмешливо интересуется Аля.

Я тоже пребываю в недоумении.

Действительно – где?

Правда, опять-таки – оборотная сторона. Мы бродим по району Коломны, как беженцы из далекой страны. Цветные гирлянды, елки, музыка – не для нас. Мы – будто посторонние, эмигранты, занесенные сюда ветром судьбы. Ни знаем толком ни здешних обычаев, ни языка, а если даже и выучим, то в речи все равно будет слышен акцент. Мир этот для нас принципиально чужой. Мы тут гости, а не хозяева, временно, а не навсегда.

Горят желтые натриевые фонари.

– К тебе точно нельзя? – нерешительно спрашивает Аля.

Я чувствую, что она начинает дрожать. Мороз, хоть слабый, но, видимо, постепенно пробивает пальто. Однако сделать я ничего не могу. Когда Варвара устроила мне квартиру, за которую не нужно платить (повезло, какая-то дальняя родственница ее уехала на несколько лет за рубеж), то она поставила одно-единственное условие:

– Ты не будешь сюда никого водить. Никаких женщин. Где хочешь, только не здесь.

И я ей клятвенно обещал.

Поэтому я молчу.

– Ну, нет – так нет, – сразу же соглашается Аля. – Если дал слово, конечно, его надо держать. Обещания нарушать нельзя. Разве что – иногда…

И вдруг без всякого перехода, как будто продолжая эту же мысль, рассказывает, что Заказчик, тот самый, которого они называют с заглавной буквы, сегодня пытался преподнести ей в подарок кулон – такой, знаешь, с камушками, черненое серебро. В офис специально для этого приезжал.

– А предложение очередное он тебе сегодня не сделал?

– Так ведь это и есть предложение, – удивляясь моей непонятливости, отвечает Аля. – Если бы я кулон у него взяла, подразумевалось бы, что согласна.

– А ты не взяла?

– Представь себе, нет!

Она закатывает глаза, заламывает ладони и как бы в экстазе провозглашает:

– Видишь, на какие жертвы я иду ради тебя!..

Это, разумеется, шутка.

Однако мне от этой шутки не по себе.

Серафим – значит «пламенный», природный лидер, умеет добиться успеха, честолюбив…

Нет, все это ерунда!

К счастью, Аля никогда не падает духом надолго. Вот и сейчас она стремительно разворачивается и хватает меня за рукав.

– Ты уже решил, что мне подарить? Конечно, еще не решил!.. Знаешь, я придумала, подари мне елку!..

Мы, оказывается, стоим перед решетчатой загородкой, и мужик в телогрейке, подпоясанный красным праздничным кушаком, демонстрирует нам полутораметровую ель.

– Берите-берите!.. Иначе что это будет за Новый год?..

– Куда ты ее поставишь?

– Я знаю куда!.. Ну, я очень тебя прошу!.. Смотри – какая красавица!..

Елка действительно хороша. Ветки – разлапистые, упругие, иголки – одна к одной. Смоляной чистый запах, какого я уже лет пять не слыхал. И цена у нее тоже вполне приемлемая, если сравнить с масштабом обычных нынешних цен. Правда, масштаб этот все же не для меня: мне бы следовало сейчас считать каждый рубль. Но ведь – праздник, в конце концов, но ведь – Аля, но ведь нельзя же думать только о том, чтобы как-нибудь протянуть еще несколько дней.