Свет в окне - [73]
– А ну, примерь.
Олька кое-как влезла в босоножки, теплые от материнских ног, и с трудом затянула тоненький ремешок. На каблуках она себя чувствовала примерно, как на коньках.
– Неужели малы? – всплеснула руками Таисия. – Ну что за копыта! Снимай-снимай, а то растянешь.
Победили негигиеничные, зато нежно-сиреневого цвета сандалии – других не было.
Дачная жизнь имела свои прелести – море и пинг-понг. Купаться можно было в любую погоду, а вот зеленый пинг-понговый стол при малейшем дожде разбирали и заносили в темноватую просторную «ничью» комнату, где часто оставались сами, пережидая дождь.
В ничьей комнате не было никакой мебели, зато стоял рояль, единственным эксплуататором которого (вернее, рабом) был Гришка. Из года в год он разучивал одну и ту же «Тарантеллу» Чайковского. За последний год он превратился в широкоплечего коренастого подростка, прыщавого и нахального, но оставался верен «Тарантелле» – как, впрочем, и все остальные дачники, особенно женщины, которые готовили на кухне за стеной и начинали подпевать всякий раз, как только Гришка садился за рояль.
В свободное от бойкой тарантеллы время на рояле играли в карты или в «чепуху». Олька устраивалась на подоконнике и раскрывала книжку. Вначале ее дразнили, в полной уверенности, что «Олька просто выставляется и воображает», но, убедившись в полной ее карточной бездарности – даже масти путала, – отстали и звали только на «чепуху».
Сама дача представляла собой просторный двухэтажный дом с тремя входами, двумя верандами и чердаком. Со стороны огорода к даче примыкала аппендиксом отдельная постройка – здесь из года в год жил главный бухгалтер министерства; он же собственноручно каждый год красил стенки в белый цвет. Говорили, что это его «собственность», и за глаза называли частником. Кроме главбуха, Олька знала еще одного частника – старого сапожника, который сидел в будке на их улице. Размером будка была меньше газетного киоска, и каждый раз, принося старику ремонтировать очередную пару туфель, девочка вспоминала книжку о Чиполлино: именно таким ей представлялся домик Кума Тыквы.
Главбух жил намного просторнее.
На даче было так много места, что странно было слышать жалобы на тесноту: матери выделяли целых две комнаты! Если бы можно было здесь жить круглый год, Олька не колебалась бы ни минуты. Так легко было представить огород, заваленный снегом, белые воротники на карнизах, сугробы, от которых забор с калиткой сразу как будто делаются ниже… Правда, непонятно было, как добираться в уборную по глубокому снегу: на весь дом, включая собственность главбуха, был только один нужник. Это создавало много неудобств даже при отсутствии снега.
Олька заметила, что люди стараются пройти к уборной как можно незаметней. Когда они подходили совсем близко, лица их становились нарочито равнодушными, будто человек оказался здесь случайно; с таким же безразличным видом подошедший дергал ручку двери. Если она оказывалась запертой, отходили тоже с равнодушными лицами – не больно, мол, и хотелось.
В этом году Ольке повезло, как петуху из басни, нашедшему жемчужное зерно. Увидев рядом с круглым отверстием толстую книгу, старинную, как подпольная литература, она чуть не забыла, зачем пришла и зачем вообще ходят в уборную. Обложка отсутствовала; на верхней странице было написано:
«Николай Васильевичъ Гоголь
въ его письмахъ и литературныхъ произведеніяхъ»
Читать письма и литературные произведения было некогда. Не было только содержания и нескольких последних страниц – к счастью, том использовали с конца – пробыл он здесь, судя всему, очень короткое время.
Оставлять жемчужное зерно в навозной куче?..
Гоголя надо было спасать. Пока она листала книгу, кто-то уже два раза нетерпеливо дергал ручку двери. Вдруг увидят?..
Озарение может посетить человека везде – так почему не в сортире? Олька кое-как обернула драгоценную находку «Известиями», потом громко хлопнула крышкой и вышла, сосредоточенно уткнувшись в раскрытую книгу.
Снаружи переминалась Гришкина мать. Перед тем как ринуться в уборную, она сделала Ольке замечание: «Тут тебе не библиотека! Нашла место…».
Олька с удовольствием извинилась в захлопнутую дверь.
Этим летом все было, как всегда, и все же чуть-чуть иначе. Людка первой пришла с «конским хвостом», а потом и вовсе распустила волосы. Как назло, Олька встала играть в пинг-понг с ней в паре против Лены с Юлей, и продули они именно из-за этих Людкиных волос. Счастливые сестры помчались домой и вернулись через полчаса. Юлиному «хвосту» позавидовала бы любая лошадь, а Ленка распустила волосы и низко перехватила лентой на лбу.
На пляже сестры держались особняком: на них были совершенно взрослые купальники. Людка надулась, и мамаша ей привезла из города почти такой же; мир был восстановлен. Олька набралась духу и тоже попросила у матери новый купальник.
Таисия по привычке возмутилась, но муж, пьяный или трезвый, был в далекой Анапе, на веревке болтались девчачьи купальники, в огороде кучерявился горошек, из бессмысленной на первый и второй взгляд рассады неожиданно вылупились огурцы, и так приятно было сидеть на скамеечке, наслаждаясь папиросой и свежим воздухом, что захотелось быть великодушной:
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
«Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти – все то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель», – так отозвалась Дина Рубина о первой книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой». С той поры у автора вышли еще три романа, она стала популярным писателем, лауреатом премии «Ясная Поляна», как бы отметившей «толстовский отблеск» на ее прозе. И вот в полном соответствии с яснополянской традицией, Елена Катишонок предъявляет читателю книгу малой прозы – рассказов, повести и «конспекта романа», как она сама обозначила жанр «Счастливого Феликса», от которого буквально перехватывает дыхание.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
Приветствую тебя, мой дорогой читатель! Книга, к прочтению которой ты приступаешь, повествует о мире общепита изнутри. Мире, наполненном своими героями и историями. Будь ты начинающий повар или именитый шеф, а может даже человек, далёкий от кулинарии, всё равно в книге найдёшь что-то близкое сердцу. Приятного прочтения!
Логики больше нет. Ее похороны организуют умалишенные, захватившие власть в психбольнице и учинившие в ней культ; и все идет своим свихнутым чередом, пока на поминки не заявляется непрошеный гость. Так начинается матово-черная комедия Микаэля Дессе, в которой с мироздания съезжает крыша, смех встречает смерть, а Даниил Хармс — Дэвида Линча.
ББК 84. Р7 84(2Рос=Рус)6 П 58 В. Попов Запомните нас такими. СПб.: Издательство журнала «Звезда», 2003. — 288 с. ISBN 5-94214-058-8 «Запомните нас такими» — это улыбка шириной в сорок лет. Известный петербургский прозаик, мастер гротеска, Валерий Попов, начинает свои веселые мемуары с воспоминаний о встречах с друзьями-гениями в начале шестидесятых, затем идут едкие байки о монстрах застоя, и заканчивает он убийственным эссе об идолах современности. Любимый прием Попова — гротеск: превращение ужасного в смешное. Книга так же включает повесть «Свободное плавание» — о некоторых забавных странностях петербургской жизни. Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и связям с общественностью Администрации Санкт-Петербурга © Валерий Попов, 2003 © Издательство журнала «Звезда», 2003 © Сергей Шараев, худож.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)