Свет в джунглях - [81]

Были поздравительные телеграммы. Сотрудники госпиталя предлагали отметить знаменательное событие большим праздником. Но доктор хотел побыть один. Он отправился на могилу жены и долго сидел там, у скромного креста, вспоминая пережитое и как бы беседуя с верной спутницей своей жизни. Пять лет уже прошло с тех пор, как фрау Елена навсегда породнилась с той землей, на которую она впервые ступила вместе с мужем полвека тому назад...

***

«Ламбаренская республика», как французы-лесопромышленники называли госпиталь по Огове, процветала. На полях, принадлежащих госпиталю, выращивался маис, а в саду — бананы, папайя, плоды мангового дерева, кокосовые орехи, апельсины. Меж деревьев были разбиты грядки с европейскими овощами. Большое стадо коз обеспечивало госпиталь молоком, а рыбаки ежедневно вылавливали в Огове много рыбы. Швейцер говорил: «Мы бесплатно снабжаем пациентов разнообразными продуктами питания. Поэтому продажа и обмен их на территории госпиталя запрещены. Дyx торгашества нами не поощряется. Потрудись — и природа окупит твой труд сторицей».

Лесопромышленники, слыша об этом, злобствовали:

— Этот доктор — коммунист! Он подрывает основы частной инициативы и свободного предпринимательства!

Однажды вечером, когда доктор, по обыкновению, сидел за рабочим столом, к нему пришел Акага.

— Оганга, вас просят прийти на телефонную станцию. Вас вызывает Москва.

Откинув с ног плед, Швейцер с неохотой поднялся из-за стола. Он не любил, чтобы его отрывали от работы.

В телефонной трубке шипело и клокотало неразборчивое. Казалось, накатывался и шурша убегал вспять отдаленный морской прибой.

Наконец Швейцер разобрал слова:

— Здравствуйте, господин доктор! С вами говорит корреспондент «Литературной газеты» Островский. Не сможете ли вы ответить на несколько небольших вопросов, которые очень интересуют читателей «Литературной газеты»?

— Если уж мы с вами говорим, извольте, — смогу. Задавайте ваши вопросы, господин Островский!

— Что вы сейчас считаете главным в вашей деятельности?

— Мои мысли поглощены проблемой атомного оружия и всем тем, что сейчас с нею связано. Я размышляю также над проблемами культуры, которые ставит перед нами наша эпоха... — Швейцер несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, и добавил: — Вы, наверное, помните, что еще вместе с Альбертом Эйнштейном, который был моим другом, я выступал против атомного оружия. Завет Эйнштейна — бороться против угрозы атомной войны — я считаю главным в своей деятельности.

— Каковы ваши литературные планы, господин Швейцер?

— В настоящее время — никаких. Я очень загружен работой в своем госпитале, который разросся гораздо шире, чем я некогда планировал. Да и к тому же мне скоро исполнится девяносто лет.

— Большое спасибо, господин Швейцер, за то, что вы столь любезно согласились ответить на наши вопросы.

— Спасибо вам за дружеские слова. Передайте привет вашим читателям...

Швейцер в сопровождении Акаги возвращался домой. Он думал о далекой Москве, о России, где живут люди, на долю которых в годы войны выпало так много тягчайших испытаний... Им нужен мир. Ведь мир — это расцвет жизни, совершенствование ее. Мир нужен всем людям земли!

***

Уже в конце 1964 года в госпитале, несмотря на общую перегрузку работой, началась подготовка к празднованию девяностолетия Альберта Швейцера. И хотя доктор категорически возражал против напрасной траты времени на сочинение поздравительных стихов и изготовление подарков-сувениров, подготовка шла вовсю. Но осуществлялась подпольно. Единственной роскошью, которую юбиляр, по традиции, позволил себе, было заказанное им именинное меню праздничного обеда. В остальном доктор оставался непреклонен: жизнь в госпитале должна идти своим чередом, как будто и не предвидится в январе никакого девяностолетия.

По-прежнему с утра до вечера Швейцер пропадал на стройках: разбирался в чертежах, давал указания плотникам и каменщикам, спорил с Акагой. Только в обход дальних бараков и лепрозория он отправлялся теперь не пешком, а в маленьком открытом автомобиле, недавно приобретенном госпиталем. С ним ехали невозмутимый доктор Такахаси и энергичный, ни секунды не желающий сидеть спокойно доктор Мунц. Последний похлопывал по дверце автомобиля и не без ехидцы, намекая на нелюбовь Швейцера к технике, приговаривал:

— Вот и к нам в госпиталь цивилизация заглянула. Прокатимся сейчас с ветерком... Хорошо!

Швейцер хмыкал в усы и ничего не отвечал, но доктор Такахаси угадывал, что он улыбается.

Оба они — и Такахаси, и Мунц — частенько в разговорах между собой удивлялись: как удается их шефу сохранить здоровье и бодрость! Сколько лет уже работают они в госпитале и не могут припомнить случая, когда бы Швейцер был серьезно болен. Ни одна болезнь возраста не приставала к нему. Казалось, время не властно над этим человеком: его глаза не выцвели, голос оставался звучным, разум всегда был ясным, а ноги легко носили его по земле: обычно он чуть обгонял собеседника, не делая при этом никаких усилий. Беспокоили доктора только пальцы рук. Они совсем отказывались повиноваться. Доктор с трудом держал перо и огорчался, что не мог с прежним блеском сыграть Баха.