Свет в джунглях - [52]

На его рабочем столе росла стопка прочитанных корректурных листов новой книги о философах далекой Индии. Швейцера давно интересовали истоки и судьбы древнейших цивилизаций. Он часто задавал себе вопрос: едины ли пути развития человеческой культуры? Как влияют друг на друга Восток и Запад? Об этом он и размышлял в книге «Мировоззрение индийских мыслителей». В создании книги очень помогли ему работы Ромена Роллана об индийской философии. И сейчас, сочиняя предисловие, Швейцер с благодарностью отмечал это обстоятельство.

Рабочую тишину кабинета нарушали шумные наезды дочери из пансиона и довольно-таки частые визиты издателей. А однажды в дом доктора явилась миссис Рассел. Еще в Ламбарене Швейцер предложил ей быть переводчицей его лекций, которые он должен был читать в Англии. Миссис Рассел отлично знала немецкий и впоследствии перевела на свой родной — английский — язык две книги Швейцера — «Африканские рассказы» и «Мировоззрение индийских мыслителей».

Когда доктор увидел ее на пороге своего кабинета, он вместо приветствия сказал с сожалением:

— Ваш приезд означает, что весне конец и что нам пора собираться в дорогу...

— Это действительно так, — улыбаясь ответила миссис Рассел. — И я смею заметить, что вас, док, ждут не только в Лондоне, но и в Ламбарене.

С приездом миссис Рассел распорядок дня Швейцера изменился. С утра он обычно занимался подготовкой лекций, а после обеда обсуждал с миссис Рассел написанное и давал ей указания, что в первую очередь необходимо закупить для госпиталя в Ламбарене.

В заботах незаметно пролетело лето. Настала пора отъезда. Доктор не прощался с женой и дочерью, так как намерен был после завершения своего турне по Англии вернуться домой и встретить с семьей новый, 1935 год.

***

Гордый Альбион встретил Швейцера неприветливо. Без зонтика доктор не рисковал отправиться даже на самую кратковременную прогулку. Когда кончался дождь, над Лондоном повисал тугой, насыщенный парами бензина туман, наглотавшись которого, прохожие мучительно кашляли.

Именно таким туманным вечером доктор встретился со Стефаном Цвейгом. Увидев Цвейга, Швейцер был поражен: его друг казался больным. Он сильно сутулился. На похудевшем лице лихорадочно блестели ввалившиеся глаза.

Долго бродили Цвейг и Швейцер по лондонским улицам. Цвейг говорил о тяготах эмигрантского житья-бытья. Он проклинал фашизм и высказывал сомнение в том, что найдется сила, которая сможет противостоять ему.

— Мне все опротивело, доктор! — восклицал он. — Решительно все! Англичане живут так, как будто никакой фашизм им не угрожает. А приезжающие сюда американцы на вопрос, знают ли они об угрозе фашизма мировой демократии, лишь пожимают плечами: какой, мол, еще там фашизм! Наше время не знает героев. Никто не может вырвать свое сердце и осветить людям их путь. Я устал говорить и писать об этом, доктор. Меня не понимают...

— Вы знаете, Стефан, мне тоже постоянно твердят об этом. Всюду я слышу сожалеющие голоса: «Вас не понимают, доктор! Вас не понимают, доктор!». Но я не падаю духом. Не понимают сегодня, непременно поймут завтра. И еще должен вам сказать: я не верю в неодолимость диктатуры. Гитлер — это не всерьез и не навечно. Будут, конечно,беды, и большие беды, но мы с вами доживем до того дня, когда о гитлеризме в Германии будут вспоминать, как о тяжелом кошмаре.

Швейцер не мог знать тогда, какие тяжелейшие жертвы придется принести человечеству, чтобы одолеть фашизм, и что одной из этих жертв падет и его друг, Стефан Цвейг, который не выдержит груза сомнений и покончит с собой в далекой Бразилии в страшном 1942 году.

***

Успешно прошли философские выступления Швейцера в Оксфорде, Манчестере и Эдинбурге. Оратор говорил о том, что культуру должна одухотворять нравственность. Нравственность призвана сближать людей. Главное ее требование: способствовать развитию жизни, ее совершенствованию...

В конце 1934 года Швейцер вернулся во Францию, к нетерпеливо ожидавшей его семье. И почти одновременно в докторском доме на окраине Гюнсбаха начались веселые предновогодние хлопоты и сборы к отъезду в Африку.

Быстро пролетели рождественские и новогодние праздники с наездами гостей и ответными визитами, с церемонными балами, с нарядно украшенными елками. Бывая в обществе, доктор прислушивался к тому, что говорилось о положении в Европе. Но говорили об этом мало и как-то не всерьез.

— Гитлер — естественный щит между нами и красной Россией. Он никогда не будет ссориться с Западом, если мы предоставим ему возможность устраивать его дела на Востоке, — разглагольствовал на одном из обедов известный страсбургский промышленник.

— Но война с Россией — неизбежно мировая война, — пытался возразить Швейцер.

— Оставьте, доктор, эти шуточки большевистским пропагандистам, — перебил его фабрикант. — Россия теперь — не та великая держава, какой она была в прошлом веке. Нынешняя Россия — это не государство, а искусственное построение красной пропаганды.

Немцы с их техникой, с их идеальной организацией покончат с Советами в две-три недели...

Доктор усмехнулся. Он не бывал в Советской России, но, читая о строительстве нового общества в СССР, с пониманием относился к решаемым там проблемам. Ему вспомнились сейчас многочисленные статьи Ромена Роллана в защиту СССР, и, хотя он не со всеми из них был согласен, не был он согласен и с этим фабрикантом: нет, если трудовые люди взяли в свои руки власть, если они побеждают вековые болезни, тьму, бескультурье, не так-то легко отдадут они врагу завоеванное ими...