«Свет ты наш, Верховина…» - [149]

В эти дни меня пригласили в Ужгородский окружной Народный комитет. Навстречу мне из-за стола поднялся Верный и, поздоровавшись, пригласил сесть.

— Как вы знаете, товарищ Белинец, — сказал Верный, — нам предстоит наделить безземельных и малоземельных селян землей. Но для того, чтобы провести это как можно быстрее и как можно лучше, необходимо учесть и обследовать земли помещиков и бежавших врагов народа. Нам приходится привлекать к этой работе всех смыслящих в сельском хозяйстве людей.

— Я рад быть полезным вам, — ответил я.

— Так прошу зайти в наш земельный отдел, в распоряжении которого вы будете теперь находиться. Договоритесь с ними, какую группу сел на Ужгородщине они вам выделят.

— А почему бы меня не отправить на Верховину, в район Студеницы, товарищ Верный? — попросил я. — Это ведь мои родные места.

— Ну нет, — рассмеялся Верный, — из Ужгородщины мы вас не отпустим! И не просите даже! Здесь и земли больше, и людей нужно больше. Да, кроме того, я уж о вас и в Народной раде договорился.

Я попытался настаивать, но Верный твердо стоял на своем.

Он пожелал мне успеха, и мы дружески распрощались.

В земельном отделе Ужгородщины мне выделили куст сел вокруг Среднего — оживленного села, расположенного на шоссе на полпути от Ужгорода до Мукачева. Получив все необходимые бумаги и исчерпывающие объяснения, как следует проводить обследование, я решил ехать в Среднее на следующий день.

Работа моя началась успешно. Я оказался членом комиссии, состоявшей в большинстве своем из местных людей — батраков и селян, отлично знавших земельные владения всей средненской округи.

Люди, истосковавшиеся по верному куску хлеба, батраки, не имеющие ничего, кроме пары натруженных рук, вдовы с малыми детьми — все они приходили из окрестных сел в Среднее и часами с благоговением простаивали в Народном комитете, где работала наша комиссия. Я говорил с этими вдовами — и мне представлялась Олена; советовался с батраками — а перед моими глазами стоял Семен Рущак; беседовал с малоземельными, измученными многолетней нуждой селянами — и вспоминал Федора Скрипку…

Жил я в комнате при Народном комитете, а обедал и ужинал в корчме, недалеко от въезда в село. Хозяином корчмы был приторно-угодливый крепыш с плутовато бегающими глазами.

Однажды мне пришлось вернуться в Среднее из соседнего села поздно ночью. Корчма оказалась уже запертой, а я продрог на холодном зимнем ветру и был голоден. Возможно, я бы и не решился беспокоить хозяина, если бы не увидел полоску света, пробивающуюся из окна корчмы. К тому же у ворот стоила легковая машина.

Я подошел к двери корчмы и тихо постучал. Молчание. Постучал вторично, и снова никакого ответа. Решил было уже постучаться в окно, но как-то машинально толкнул дверь, и она отворилась. Я вошел в освещенные длинные сени, уставленные бочками. Слева виднелась дверь, ведущая в комнату. Когда я подошел к ней, она распахнулась изнутри раньше, чем я успел дотронуться до ее ручки, и мне навстречу вышли двое: один в кожаной куртке с прорезными карманами, видимо водитель машины, вторым оказался сын Матлаха Андрей.

Отец его, разумеется, был тут же. В глубине комнаты, закутав ноги суконным платком, в своем знаменитом кресле на колесах сидел Матлах. Заметив меня, он откинул голову назад — инстинктивное движение человека, желающего остаться незамеченным. Но, поняв, что это бессмысленно, он улыбнулся одними губами и нехотя выдавил из себя приветствие:

— Здравствуйте, пане Белинец, вечер добрый…

Я молчал и только глядел на него во все глаза.

— Что же вы, и поздороваться со мной не хотите, — укоризненно покачал головой Матлах, — будто мы знакомы никогда не были. Что я теперь? Нищий, хворый, сам себе в тягость. Бог покарал за грехи, а грехов было много, что говорить, много грехов, пане Белинец, — причитал Матлах.

Но глаза его были правдивее слов. «Ну нет, я еще живой, я еще за свое зубами буду держаться, на кровь пойду, по пеплу пойду, а не сдамся», — как бы говорили они.

— Мне нужно видеть хозяина, — сказал я, не отвечая Матлаху.

Шофер и Андрей меж тем вернулись в комнату.

— А кто вам открыл? — спросил Андрей.

— Никто, — ответил я. — Дверь была не заперта.

Матлах переглянулся с шофером.

В это время со двора с корзиной дров в руках вкатился хозяин корчмы. Когда он увидел меня, в глазах его мелькнул испуг.

— Ах, это вы, пане! Я отлучился на минутку за дровами. Тут все старые добрые клиенты! Приехали поздно ночью… Вы сегодня, пане, не пришли ни к обеду, ни к ужину, я уже думал, что вы уехали. Ах, какая жалость! Какая жалость, что я не могу вам предложить ничего, кроме вина!

Но мне уже не хотелось ни есть, ни пить; я думал только о том, как бы скорее уйти отсюда и предупредить Народный комитет о «старых добрых клиентах».

— Благодарю, я не голоден. Я только пришел вам сказать, что завтра… — я на мгновение запнулся, — чтобы завтра… вы приготовили обед мне часа на два раньше обычного.

— В любое время к вашим услугам, пане, — любезно осклабился хозяин и вежливо посторонился, давая мне дорогу.

Я вышел на улицу, надвинул поглубже высокую меховую шапку и быстро зашагал прочь от корчмы.